"КРАСНАЯ КНИЖКА"

                                                  Глава первая

                                         "ДЮЛКУРЭДЭ-МИ"

                                           (ПУТЬ ВПЕРЁД)

                                                      1.

    Газета "Сияние Севера": "...Товарищ Михаил Стрельцов награждён за самоотверженный труд орденом Трудового Красного Знамени. Несмотря на возраст, наставник. Выступает перед молодыми работниками совхоза, рассказывая о героической борьбе ветеранов за светлое будущее. в котором нам посчастливилось жить...

    В троидцатые годы товарищ Стрельцов один из первых, кто вступил в колхоз, трудился охотником-промысловиком, перевыполняя план по добыче белки. Во время Великой Отечественной войны, в 1944 году, призван в ряды доблестной Советской Армии. После Победы фронтовик вернулся на родину и сразу взялся за охотничье дело. В 1950 году произошло значительное событие. Уважаемый передовик, закоперщик общественных мероприятий избран председателем колхоза "Путь Ленина". Во время Пятой пятилетки (1951-1955 гг.), в годы развития тяжёлой промышленности, строительства новых заводов и гидростанций, создания "ракетно-ядерного щита", в колхозе "Путь Ленина", под руководством тов. Стрельцова, построен образцовый звероводческий комплекс разведения серебристо-чёрных лисиц. Внедрение предприятия было необходимо для обеспечения работой эвенкийских женщин из семей, перешедших на оседлость...

    В душе романтик, Стрельцов откликнулся на призыв КПСС, Правительства СССР и ЦК ВЛКСМ в 1959 году (инициатива иркутской молодёжи) идти в геологию отыскивать драгоценные ископаемые. В 1961 году он сложил полномочия председателя, передав бразды правления младшему брату - Василию Стельцову. Уехал трудиться в геологических экспедициях; заслужил почёт и уважение, награждён почётными грамотами и благодарственными письмами руководства.

    В 1976 г., после упразднения экспедиции и начала грандиозного события - строительства БАМа, приехал на родину, активно включился в жизнь совхоза..."

 

                                                                   2.

    Окно мизерной прихожей. Стол впритык. Покрыт потёртой сине-белой клеёнкой. Стулья. Для хозяина, второй - "гостя".

    Стрельцов неделю "отдыхал". Парился в бане. Принимал мужиков "по делу". Вторая неделя (десять-двенадцать дней) - сборы в горы.

    Вера Иннокентьевна "сама собой". Питалась в кухонке неизвестно чем. Мужу готовила отдельно густо мясное, жаренную рыбу, закуски, салаты, много медвежьего сала.

    Изначально у жене наездами. Неистовый секс и тайны ужаса возмездия. Всё чаще, после запоев, к пропасти покаяния. Вера Иннокентьевна начеку:

    - Очнись! Не нагнетай в себе. Дурость и самовнушение. Такие, как ты, страдают манией преследования. Что, десятки лет за тобой кто-то следит и ничего не предпринимает?! Ерунда. Биохимия. Просто болезнь. Деятели, а ты их не хуже на своём уровне, столько натворили! Реки крови! Ничего! До глубокой старости дожили. В удовольствие, в почестях, многим до сих пор поклоняются. Памятники создают. Цветы возлагают. Даже, возьми, в селе мужчины! Что "белый", что "красный" - звери библейские. А другие ссыльные?! Все "не за что"! А фронтовики. Семёныч заградотрядом командовал. Лично расстреливал мальчишек. Его сослуживец Павлыч, забыл, рассказывал: мама кричали... А он им пулю... Теперь его внуки с гордостью. Да ты против них так себе, мелочь... Иди ко мне... - Сливались в крепких объятиях яростного единения.

 

                                                                   3.

    Кое о чём многие равнодушно догадывались. Вот что их связывает! Частое в семьях, созданных бывшими каторжниками - прабабушками и прадедушками, не пожелавшими возвращаться в Россию; тысячи осели по Восточной Сибири. Потомки стыдились, скрывали семейные истории. Вера Иннокентьевна осозновала, Михаил считал виновной только её. Это-то и вызывало опасение. Беременили часто, а кормить чем? Одевать? И связывает деятельность на несколько лет. А тут и новая беременность. В жизни таёжной того периода - рождение очередного ребёнка - большая роскошь. "Младенцев надо давить в колыбели!" - воспринималось разумной необходимостью. Рождённые часто гибли "придавленные" сонной матерью, "от болезней", от "удушья" пуповиной, мёртворождённые... Больше всего от "знахарских" абортов. Как и миллионы женщин, убивающих жизнь, убийство младенцев вовсе не терзало Веру Иннокентьевну. Карандашом, чтобы потом стереть психологичнский сброс, едва видно. К записи не возвращалась. Забыла. Стёртых строк в "Красной книжке" предостаточно.

    "Лишь бы Михаил не проболтался". Через шесть лет рождения Василисы, в декретном отпуске, оставив дочь в интернате при школе, расчётливо жила на зимовье (осенью, как и все, муж охотился). Родила в лютый холод ноября двойню, быстро и легко - мальчиков. Михаил, приняв роды, поднёс лампу к бескровному лицу Веры Иннокентьевны.

    - Решилась?

    Кивнула.

    - Решилась?! - крикнул.

    - Да.

    Завернул орущих младенцев в брезент, унёс в кладовую.

    Рано-рано утром, прежде чем "разогреть" машину, сходил за трупиками. Оттаяли. Жена завернула их в пелёнки и одеяльца. На рассвете выехали в село на джипе "ГАЗ-67". Фельдшер оформила преждевременные роды в таёжных условиях, повлекших естественную смерть. Но хоронить пока не позволила. Подождали гоавврача из района. Он осмотрел только роженицу, подписал документы и занялся другими делами ФАПа.

 

                                                                    4.

    В реальности, выстроенной младшим Стрельцовым, при переменах в зоне "БАМ", яваление Михаила, "борца за справедливость", некстати. Сельчане изображали недовольство, опасаясь скрываемого гнева Василия (будет пакостить втихую), якобы осуждают возвращение старшего Стрельцова. В душе жаждали борьбы между братьями. Невдомёк: власть Михаилу не нужна абсолютно. Из бунтаря, больше показушного, переродился в теневого воротилу.

    Прояснить отношение к себе родственников, после многих лет отсутствия на родине, необходимо. Михаил, скрепя сердце, как будто на поклон к Василию, выбравшись из вертолёта. Не впустил. Прошипел сквозь ограду: "Лучше уезжай. Поскорее. Этим же вертолётом. Ещё час есть..."

    - Да пошёл ты на хрен, курва! Я тебя, если нужда будет, ещё достану! - ударил кулаком в доску.

    - Курва!? - Василий засмеялся, уходя. Чудно слышать сие от брата. "Курва" - прозвище Михаила. Мать нагуляла. Отчим ненавидел мальчишку, называя так. В общем, издевательств натерпелся. А он, будто к нему не относилось, к месту и не к месту, при вспышках гнева или удовольствия: курва!

    Курва всё помнил и "возвращал" между прочим обидчикам боль, не сразу, но всегда.

    Мучительно с двумя рюкзаками "светиться" в улице. Свернул к ближайшему дому ссыльного, бывшего белогвардейца Матина. Ссыльные под жёстким контролем "оперов", работали в колхозе. Михаил помогал держаться справедливым не как к зэкам, а как к человекам.

    Старик Матин принял:

    - Да что переночевать! Живи сколь нужно... - Сочувствовал страданиям сильного человека. Пока нужен, прославляли, кривя ядовито физиономию ненавитси к власти, видел выход: обратиться в райисполком.

    - Жильё-то ладно. А вот с охотучастком надо решать немедля. Без охоты пропадёшь.

    - Не время, Николай! Не время... - Утаил. Проезжая райцентр, посетил доступных чиновников, в надежде на помощь. Увы, все отлично помнили конфликт с Ежевской. Она ныне секретрь по идеологии райкома КПСС. Разговаривали с Михаилом приглушённо, мимоходом, как бы случайно столкнувшись в коридоре. Правда, выход (и для себя тоже!) подсказали. Хорошо бы, Вера Иннокентьевна согласилась поработатть в школе ещё года два. Пока учительница находится в декрете. Тогда проблемы решились бы мгновенно. А они посодействовали... Та же Ежевская сурово озадачила районо: "Чтобы к первому сентября учитель был!"

 

                                                                   5.

    В отчем доме потрясена "холодностью". Разительные перемены в характерах родителей. Чужие, надломленные, и подозрительные. Василиса, прошло-то всего ничего со дня расставания, оскорбила взглядом "загнанного зверька". По подростковому разумению, считала мать предательницей? Подавленная Вера Иннокентьенвна сосредоточилась на общении с дочерью. Допустимо откровеничала, как с равной, делясь переживанями мира, ставшего чужим. Девочка всё же раскрылась, потеплела, приблизилась доверием. Переживания её и дочки волновали одинаковостью. Обеих раздражали многослойные шумы, грохот, гул машин, толпы людей на улицах Волгограда, урбаническая ограниченность пространства. Огромная школа, с непривычным и чуждым ритмом. Горячий ароматный воздух, наполненный горькими запахами жизни большого города. Василису не устраивало буквально всё. И, наконец, Вера Иннокентьевна начала понимать психологические перемены дочери.

    - Девки меня обзывают татаркой. А я ведь тунгуска, так?

    - Так, так. Предки по отцу были... Надо потерпеть. Свыкнемся. Начнём радоваться жизни. Возможно. Я здесь выросла. И всё равно мне пока плохо. Нужную работу ещё не нашла. Тётя твоя, Альбина,  устроила классы белить-красить в своей школе. А у тебя есть подружка? Это важно.

    - Нет. У нас в классе одни дуры!

    Вера Иннокентьевна растерялась окончательно. Необходимость решаться на нечто кардинальное навалилась терзающей тяжестью.

 

                                                                6.

    Сильно постаревший отец, Иннокентий Ильич, бывший тренер по лёгкой атлетике общества "Урожай", по специализации был борцом и самбистом; на фронте воевал артиллерийским разведчиком. Вроде рад приезду дочери. Непривычно посуровел. Видимо, догадались о разводе. И насовсем жить у них. Мать категорически не устраивало. Отец явно словами матери:

    - Надо, доча, прибиться к берегу. Бросить якорь. Сколько можно мотаться по северу? Да и угол свой... У нас теснота. А тебе жизнь заново устравивать... Покоя хотим.

    Всячески "выгоняли", не скрывая: не нужна! Ты нас раздражаешь и теснишь, волей-неволей заставляя принимать чуждый мир...

    "Васька (Василиса) пусть живёт. Она не мешает..."

    "Ну, да, - зло думала Вера Иннкоентьевнак, - не помеха, пока Стрельцов такие деньжищи переводит..."

    Никогда ещё Вере Иннокентьевне не было так подленько плохо!

 

                                                                   7.

    Вера Иннокентьевна и Василиса "скрывались" в комнате. В ней пережились детские и юные времена. Здесь необыкновенно мечталось о прекрасном, высоком, благородном. Всё оказалось чуждым, выспренним и глупым. неприятно и враждебно. Каждая мелочь остро ранила. Раньше под окном росла черёмуха. Срубили. Как препона в её Прошлое, и теперь его не существовало.

   Боже мой! Осталась там!? В той жизни. Рвалась из неё изо всех сил. Из жизни осточертевших друг другу любовников, постоянно менявших партнёров со стороны. Уходы надолго мужа в тайгу. Возвращения с добычей - извечность и мудрость.

    Отрезано! Не поддаваться! Временное состояние тяги к привычному. Перемелится - мука будет. Вспять не повернуть. Не всё дело в стыде... И Михаил теперь не примет. Сам стремился к разводу. Не успели разъехаться, и вот тебе! Ну, да Бог с ним! Как раз пришло письмо от подруги из Наминги... Якобы Михаил в бегах. И ему грозит большой тюремный срок... Ответила: поделом ему! Я уж и забыла о нём...

    Слукавила. Её охватила паника. Из-за денег! Написала знакомой в Чару. Ответу, чего давно уже не переживала, искренне обрадовалась: Михаил уехал на родину, правда, перед этим лечился в больнице - хулиганы избили...

 

                                                                8.

    Четыре месяца, с небольшим, выдержала под постоянным унижающим надсмотром матери, страдающей разными болезнями, и мнимыми тоже. Возможно, после того, как Альбина "сдала" мать в "дом" престарелых, это сильно напрягало  родителей.

    Внезапно, резко и бесповоротно, среди ночи радостно прозвучало душевное: в путь домой! Проснулась вопросом: куда? А куда Бог направит! В крайнем случае, в Тунгокочен или в Чару... Решение принято. Но по поводу Стрелььцова терзалась сомнениями не один день. Михаил из принципа ( он - "мужчина") от дочери никогда не откажется, никогда! На то упор! Теперь главное! Вечером, перед сном, присела на край кровати дочери. Её неприятие может уничтожить порыв. Преодолев страх, спросила:

    - Согласна вернуться к отцу? В родное село...

    Девочка мгновенно:

    - Мечта! Давно бы сбежала. - Быстро, сообразив о грядущей перемене жизни, добавила: - Думаю, бабушке говорить не надо. А то нытья не оберёмся. Начнёт меня уговаривать. В день отъезда скажем. - И отвернулась к стене. Засыпая, мстительно пробормотала: - Пусть тепепрь без денег отца попрыгают...

 

                                                                  9.

    "...Василисе здесь очень плохо. Одиноко и тоскливо. Требует возвращения к тебе. Никак с ней не могу поладить. Переходный возраст. Что думаешь? Подскажи. Ждём ответа..."

    -...Вот курва! Опять заморочки и вредности. Только-только вздохнул свободно! - Дочитав послание (шло 14 дней), надолго замолчал.

    - Ворота захлопнул перед "худо", так оно в окно?

    - На, прочитай.

    - Чужие письма не читаю. Противно.

    - Так тому и быть. Похоже порешали свыше. Начну действовать.

    - Дано пора.

    ...Прежде всего постановил получить гарантии от районного отдела образования. Заказал переговоры. Поговорил по рации с незнакомой сотрудницей. Она в курсе (посещение знакомых чиновников не прошло даром). Ждали! Условие: жильё, дрова, для него охотучасток. Пока разговаривал, заведующая отделом сходила к председателю исполкома и успела подключиться к переговорам: все просьбы приняты и немедленно будут выполнены. После часа размышлений, вернулся на почту, отправил Вере Иннокентьевне телеграмму: "Приезжайте!" Перевёл телеграфным переводом сто рублей.

    С почты мимо конторы другим человеком. Остро чувствовалось на расстоянии. Заметил бледное пятно лицо брата в окне конторы. Энергично то ли погрозил кулаком, то ли просто: отныне я за тобой присматриваю!

 

                                                                 10.

    С родными Стрельцов в ненависти и презрении. Детское соперничество за "место под солнцем" в ограниченном пространстве таёжной семьи, переросло во взрослую вражду. Сестры, кроме Старшей, вообще отреклись с отвращением из-за сексуальных подростковых домогательств. Был момент единения между братьями и Старшей. В своё время нянчилась с ними, лупила их за шалости почём зря! Побаивались её по-прежнему. В семидесятых, после возвращения Стрельцова, когда Портнягин из рода, с коим Стрельцовы не ладили по линии эвенка-деда больше века, близко подобрался к секретам семьи. Сестра устроила встречу с Портнягиным в "Старом доме". Курва и Василий затаились на чердаке. Вырыв до досок потолка ямки, внимательно прослушали весь разговор, поняли:"... ни хрена он не знает!" Обнаружив опасность, чилчагира бы убили, застрелив с чердака (винтовка на боевом взводе), вывезли в тайгу и сожгли в укромном месте.

    "Семья", неплохо устроившись под началом Василия, и присмотром Старшей ("Няней"), категорически против Михаила. продумывали действия (планировали) на гипотетической поддержке районного руководства, не ожидая крутого разворота райисполкомовских. Притихли. Скоро поняли, Курва ничего "ломать" не собирается. Жить наездами, находясь где-то далеко в верховьях, секретно выезжая то в Читу, то в Могочу, часто в Чару. А здесь постоянно будет жить и работать Вера Иннокентьевна. Её уважали, особенно, бывшие ученики, а их чуть ли не пол-села.

 

                                                                11.

    Двор Матина зарос густо чернобыльником, пыреем, овсюгом, репейником и много ещё каким разнотравьем и цветами. Резко пахло полынью.

    Женщина. Коренастая, на крепких полных ногах, в белых босоножках. Круглолицая. Густые чёрные волосы коротки. Чепчик, похоже, детский. Светлое лёгкое платье, с синей полосой по подолу, ладно облегало привлекательные линии тела.

    С опаской, отмахиваясь от мух и комаров, приблизилась к перекосившимся воротцам в жердевой ограде. Чуть ли не басом:

    - Хозяин, собаки есть?!

    Матин уставился в щелку меж досками сеней. Поразмыслив с минуту (может, махнёт рукой и уйдёт), встал в самодельные обутки. Покашливая от дымокура - ведро, с дымящимися гнилушками, отгоняло едким дымом гнус.

    - А! Заходи, Маня. Чай готов. Жарища. Аж всё стрекочет и трещит. Тысячи тварей в траве, тысячи! Кое-как узнал.

    - Нет, дядя Коля, некогда чаи распивать. Работа. Стрельцов у вас?

    - Выходи, Мишка! - крикнул в избу. - Гостья к тебе. Начальство. Мастер-строитель.

    Стрельцов, ловко спрыгнул через три ступени, стремительно, на ходу надевая пиджак. Женщина от неожиданности отшатнулась. Посуровела, заговорила иным тоном. Стиль мало-мальски облечённых властью, дескать, "я решила, иду на уступки, если бы не я, то и...":

    - Пойдёмте, покажем жильё. После сходите к охотоведу. Что-то по участку... И парторг просила зайти. По постановке на партучёт...

    Вот! - восторжествовал Стрельцов. - Сработало.

    - Вы такая красотка чёрненькая. А глаза синие. Интересно.

    - Предупреждена. Не мыльтесь, бриться не будете. Видите. Мой муж. - Поодаль смиренно ждал мужик фигуры подростка. Невысокий, худющий, с выражением полного равнодушия маленького лица. - Он вам всё покажет и расскажет. У меня своей работы полно!

    Показуха советского хозяйства, усмехнулся Михаил, нет у тебя "полно" работы, как и у механика, и у зоотехника, и у охотоведа...

    - Ключ у него. Замок наш. Он заберёт...

 

                                                                12.

    ...Открыл дверь, направился прочь. Но вернулся, как показалось, демонстративно забрал замок.

    - Васька, поди, в трауре?

    - Председатель-то? Да ему, скорее всего, не до вас. Колхоз упраздняют. Будет совхзоз. Уже и директор есть. На нескольких лодках комиссия и начальство едут. Собрание будет. Так что поторопитесь к охотоведу. А то завтра ему... - Исчез, свернув в проулок, продолжая что-то говорить, говорить...

    - Вот что! Во-от оно! Отходят времена колхозные. Так что ж ты, Васька, прёшь против меня? - Позже прояснилось: рокировка - Василия из председателей колхоза в председатели сельсовета. Люди стали подходить к Михаилу. Он резко: "не моё!" И мне до Васьки далеко. У него хоть и слабое образовавние. Но хватка вожака мощная...

    Изба срублена при правлении Курвы. Плохое место, болотистое. Подбирали под улицу летом чрезвычайно засушливым и болотистость не проглядывалась. Посёлок на сопке - над "черноводной" Рекой. Улица сухая - по скальному краю. А вторая и третья параллельные - "сырые", заболочены грунтовыми водами.

    Половицы сеней скрипят - пересохли. сощурился от яркого палящего солнца. Жара!

    - Вот оно! - У соседей разработки земли под картофель тщетны. А теплицы кстати... Михаил уселся на ступеньку крыльца, в тень. Закурил "беломорину". С удовольствием, с разумным спаокойствием переживал счастливое, сменившее глубокое отчаяние, терзавшее буквально несколько часов назад.

    Комары! Расчухали. Надо траву во дворе и в ограде выкосить... - Вернулся в дом. Совершенно уверен, так и будет, ему предстоит базироваться оставшуюся жизнь. И будто бы он и прежде здесь жил в незапамятные времена и всегда сюда стремился. В избе сухо, пусто, светло. По два окна в каждой стене. Перегородка отделяла комнату от кухни и прихожей. А меж ними - из бруса. Выкрашены в блеклый синий цвет. Полы - коричневые. Косяки и рамы - тоже синие. Потолок и стены серые - "побелены", скорее всего, жидко разведённой белой глиной.

    - Ничего, ничего. - Голос в пустоте гулок, приятен: жильё! - Значит, бриться не буду?! Посмотрим, поглядим... Мужик-то у неё худосочный. Быстрый, лёгкий на ногу. Наверняка во всём такой. Чёрные усики-стрелки чего стоят! И маленькие бегающие глазки. Тот ещё типчик!

 

 

 

                                                                  13.

    Василиса крупная девушка тяжёлого характера, злая и безжалостная в суждениях. Прославиться красотой и фигурой материнской не могла, хотя  привлекательна яростной молодостью. "Выпорхнула". Поступив в Читинское медучилище, стала хозяйкой благоустроенной однокомнатной квартиры, полученной отцом. Он иногда наезжал. Но, в основном, останавливался у кого-то. Василиса отдалялась, напоминая о себе коротенькими записками прислать денег.

    Однажды нагрянула без предупреждения. И не в отпуск. Вера Иннокентьевна, переговорив по пути от вертолёта с дочерью, попросила Михаила задержаться с отъездом - лодка уже нагружена. Вечером, за столом, дочь сообщила о беременности.

    - С матерью порешайте. Соглашусь с решением. По мне: так рожай. Я потяну. Как год исполнится - заберём дитя. Решайте. А мне пора в путь. - Уехал, надеясь на одарённость внуком.

    Надумали противное: аборт. Роковой: убили в Василисе великое и главное мира сего - женщину-мать.

 

                                                                   14.

    Изба преобразилась, обветшала за четыре десятка лет. Своеобразный мир сырости неустанен. Косяки окон прогнили. Менять ни сил, ни желания. Деловито пространные и выспренние рассуждения о ремонте "как только, так сразу". Вера Инноркентьевна в раздражении: "Ты именно этого и добиваешься?!" Действительно, странное соответствовало Михаилу и Курве - второй его сущности. Окно заколотили досками, заполнив промежуток ватным матрацем. Потом второе... Нпконец, окон в комнате не осталось. "Вещевой склад!" Защищённость! Важна испытывающему манию преследования. Казалось, теперь за Курвой следят постоянно...

    Веру Иннокентьевну "складская" жизнь "убивала". Как-то из района наехало начальство. Сходила на приём к главе администрации. Предоставила документы "Заслуженнеого учителя РСФСР" и копию трудвой книжки (страницы с записями множества благодарностей). Администратор строго распорядился выделить добротное жилище.

    Михаил выслушал жену спокойно:

    - Рад за тебя. Уважаю. Можешь переселяться и жить, как душа желает. Найму сторожиху. В гости к тебе будем ходить.

    Смирилась. Продолжили жить каждый по себе. Пряталась в кухонке в приезды Курвы. Каждый раз свозил из схронов вещи и запчасти, заполняя стеллажи. За печью личное пространство Веры Иннокентьевны. Тепло. Светло. Солнечный восход проникал косвенно. Изба близко к густому, высоченному сосновому лесу. Бор затеняет ближние дома. Сквозь тёмно-зелёную, с жёлто-золотистыми вертикалями стволов, стену - лесная приятная дорога. Рядом с ней древняя тропа. Удобная, в кислородной насыщенности. Вера Иннокентьевна бегала вглубь тайги на шесть километров и обратно. Зимой накатывала лыжню (шесть дней по 10 км., в воскресенье - на 20). После 62 лет: летом ходьба, с пробежками, по пути, в сезон, собирала грибы-маслята; зимой лыжные походы.

    Подоконник расширен доской - подставкой для книг.

 

                                                                  15.

    Муж, приезжая, "властвовал" в прихожей - кабинет (конторка) и приёмная. В комнату проём, про дверь одни разговоры без последствий, занавешен плотными цветастыми шторами. Редко кому, в те пять-шесть секунд заглянуть в подлинный мир Курвы, когда погрузневшая жена, подав разные салаты, мясную и рыбную закуски, солёные грузди и маринованные маслята, исчезала, выпустив на миг из комнаты дух лежалости вещей.

    Две кровати. Меж ними, у изголовий, тумбочка. Тикающий громко будильник. Стол в центре. Цветной телевизор. Включался только в отсутствие Михаила. У левой стены, за кроватью, грубо сколоченные самой Верой Иннокентьевной полки во всю длину. Забиты стопками книг, журналов "Огонёк", "Северные просторы", "Звезда", "Знамя", "Октябрь", "Смена"; подшивки газет "Забайкальский Рабочий", "Комсомолец Забайкалья", местной - "Сияние Севера", центральных - "Правды", "Известия". Стрельцов выписывал лишь журнал "Охота и охотничье хозяйство". В свободное время от теплиц и дел по дому, Вера Иннокентьевна чтением пряталась от бессилия и панического ощущения стремительности жизни. Не разорвать оковы странности Бытия! Давно ли, пребывая в иллюзорных мечтаниях, планировала отработать положенный срок и бежать с севера, с Михаилом или без, но бежать, бежать!!! Она и вправду думала, Стрельцов без неё не сможет жить. Жизнь его в скалистых горах - всего лишь привычка и романтика молодости:

                                        О, горы - первые ступени                                                                                                          К широкой, вольной стороне!                                                                                                    С челом открытым, на колени                                                                                                  Пред вами пасть отрадно мне.                                                                                                  Как праха сын, клонюсь главою                                                                                                Я к вашим каменным пятам.

    С годами поняла неправильность. Курва не жил горной тайгой, он - часть скалистого мира.

    По трём стенам полутьмы царство мужа - широкие стеллажи до потолка. Баулы, сумки, мешки, свёртки, ящики, железные сейфы... Каждая вещь или предмет учтены, занесены в амбарные книги, с подклейками квитанций и протоколов списания и прочего, подтверждающего законность владения... В таёжной жизни, оторванной от "Большой земли", любая вещь, рано или поздно, востребуется. Здесь же, в хранилище Курвы, сплошной дефицит, поскольку изначально каждый предмет привозился именно для тайги.

 

                                                              16.

    Очередной "гость". Как и другие таёжники, вряд ли рискнул без нужды в "паутину". И не пить  нельзя. Курва молча указывал на дверь. Поприветствовав, гость занял нужный стул. Смущаясь, выставил бутылку водки для завязки разговора. Поосто от Курвы не уйти. В процессе ритуала в "трясину" вляпался: в тягучий и долгий разговор. Что знал - выложил, в красочности, в интонациях, мимически подражая персонажа. Как не сдерживался, невольно зазлословил, переговариваясь секретным. После третьей "рюмки" (полстакана) выдал грязные тайны, недобрые догадки, измышления, даже бабские сплетни...

    Источившись, приобрёл нужную запчасть.

    На утро отчаянно корил за пьяную трепотню, за враньё, злые наблюдения и догадки. Страх. Отныне на "крючке". Всё может вылиться на "совесть" - стать достаянием всех. Почти час, потеряв остатки самоуважения, ждал Стрельцова на берегу. Курва утром проверял лодку. Наконец, появился. Похмельно буркнул приветствие, не узнав вчерашнего гостя, залез в лодку и начал отчерпывать воду.

    - Михаил, я вчера у вас был. Муфту купил. Извини, лишнего наговорил. Как выпью, так  на болтовню тянет. И неправда лезет.

    - Так это ты был? А! - Курва удивился. - Не узнал, не узнал. Честно говоря, разговор не помню. Ни слова. После твоего ухода продолжил банкет. Так что и тебя-то не помню. Это ты меня извини. Что надо - заходи!

    Стрельцов не врал. Выпили изрядно, совершили сделку, "разбежались" и забыли. Так-то оно так. Да Вера Иннокентьевна, не слышно и не видно, находилась в полуметре, за перегородкой. Впитывала каждое слово, намёк, интонацию. Стенографически записывала. Позже существеннное в особую записную книгу в красной твёрдой обложке. Через три-четыре дня зачитывала мужу. По-своему воспроизводили цельную картину жизни "очередного гостя". И его окружения. Хищно хихикали, удовлетворяясь: вот такое же "дерьмо", как и они, но гораздо худшее из-за скотской бессмысленности.

 

 

                                                               17.

    Воспитанная идеологией "строителя коммунизма", считала мир "Выживает сильнейший" преступным. Родители малышей такой же "истинности". Подростки презирали отцов и матерей за компромиссность с действительностью. Конфликт быстр на нет. Новые поколения становились по сути такими же, отслужив в Армии, "набив шишек и заполучив непреходящие душевные раны" от чужого Бытия.

    Жить надо всем!

    Вера Иннокентьевна не сдавалась. "Между строк" обвиняла систему, изобретенную кучкой узурпаторов. Долго не соглашалась с властителем  дум и переживаний - Александром Сергеевичем Пушкиным: "Нет правды на земле, нет её и свыше".

    Разочарование социализмом, собой и окружающими грянуло мгновенно. Теперь она просто-напросто служила, продолжая внушать ученикам коммунистические постулаты. Отношения с Курвой вышли на главное. Считала, захватил её в "плен" без нужды. До неё у него никакого дела, лишь постоянные сексуальные притязания, внезапные и частые. Хочешь, живи, а нет - уходи! Воспользовалась. Побег из мира "северов" - сконцентрированного мироустройства - оказался "Откровением": нет иного мира, кроме попирающего прекрасный иллюзорный мир гармонии чувств и размышлений. Такое распадение, как гибель духовного, называется "сукчан", то есть миг, когда человек направляется во вне, к Богу, к рабскому мышлению, отвергая собственнную ответственность: "Всё от Бога, а я - раб божий!"

 

                                                                 18.

    В молодости хотела пообщаться с мудрецами Портнягиным (чилчагир) и Николаем Габышевым (якут). Не получилось. Габышев исчез. В 1965 или 66 году он умер в Тупике. Там и похоронен, унеся с собой известные ему тайны своего народа. А Портнягин... как призрак: он есть и его нет. За долгие годы она так и не узнала: кто из таёжников Портнягин (на самом деле, "Портангин"). Стрельцов сказал, что не видел его давно. Да и пошёл он! - исренняя ненависть вековая.

    Создавая личностную историю, скоро уже жила ею, собирая по крупицам "злобное ожерелье" сущности людей, окружавших враждебностью и угрозой гибели.

    Стрельцов не менее жены втянулся. Но, добывая сведения, в пьяном угаре упускал, не помнил на утро ("засыпал"). Многое недопонимал, не ведая связи с иными событиями, даже мировыми. Часто супруги противоречили друг другу. Курва, при определённом напряжении, "уходил" в себя, кивал согласно кудрявой головой, дескать, не прав. Вера Иннокентьевна не верила согласию, возмущалась: "Считает меня дурой!" Невысокое мнение о муже владело ею. Позже, гораздо позже дошло, когда полностью погрузилась в Бытие "Красной книжки". Стрельцов такой же человек, как и все, греховный, преступный, раскаивающийся. Он превосходил всех её знакомых умом, знаниями, здравыми рассуждениями, коммуникабельным обаянием (способностью мягко подавлять волю, увлекая, очень часто постулатом тунгирвэ: подчинись, чтобы властвовать). Всё больше и больше удивлял. Как-то, по просьбе родительниц - мам учеников, Вера Иннкоентьоевна острожно подступила:

    - Почему ты не стремишься к прежнему. Большинство тебя уважает. Вот бы вернулся, говорят, навёл порядок.

    - Моё время ушло. В хорошем смысле. Если бы ещё год-два - я бы погиб! Всё к лучшему!

 

                                                                    19.

     Спустя какое-то время, Вера Иннокентьевна уже подзабыла,  вернулся к разговору:

    - Тогда, Вера Иннокентьвна, не жизнь, а суета. Конечно, я никак не ожидал, никак! И никто не ожидал. Даже те, кто меня мог мгновенно уничтожить. Конечно, с согласия области. Все, абсолютно все знали о моих "закидонах" - дурости молодости! Но никто не смел даже подумать свалить "лучшего председателя".

    - И всё-таки...

    - Если бы тебя не подменила Ежевская, когда ты ушла в декрет. И она бы не вжилась в нашу жизнь. Да ко всему, признаюсь, ошибся. Хотел затащить её в постель. Передавил. У неё "аллергия" на сильных мужиков. Тут ещё и радистка эта заартачилась...

    - Ну, ты и мразь! Ничего, что я твоя жена?

    - А с кем я ещё могу поделиться? Не чуди! Сама же завела...

    - Так делись до конца. В тайге с тобой живёт ороченка.

    - До конца? Хорошо... Живёт. Собак кто-то должен кормить, пока мы с тобой кувыркаемся. По поводу, что я "мразь". Я тебе как-то говорил, я знаю о делах села и района больше, чем вы тут. Прослушиваю все переговоры между районом и сёлами. И у меня в тайге до тридцати гостей бывает. Даже из Читы. Люди информированные, знающие и соображающие. Так вот, я ведь тебя не попрекаю мужиками. Бульдозерист Веня. Комдив. Сашка Семёновский. Кто ещё? Обширные, скажем, связи... Да ладно! Не красней. Заслужил. Младенцы-то были не мои? И сроки не сходятся. И волосики рыжие. Сашкины? Ясно... Забыли! Так вот, Ежевская, оказалась всех умней. Сделала как бы невзначай. Но публично! Руками радистки. Срочную телеграмму в райком КПСС - целую петицию. Потратилась, конечно. Расчёт чёткий. Суббота. Телеграмма дойдёт до секретаря в понедельник. Если будет на месте. К тому времени, по секрету, весь райцентр будет обсуждать преступления известного председателя. Вся райкомовская защита, к моему счастью в итоге, так простенько аннулирована. А меня ведь чуть-чуть не исключили из КПСС. Все жалобы подняли - с десяток. Вот тогда бы мне верный крах. Тюрьма надолго. А с моим характером - кранты! Веришь ли, так переживал. Так, что застрелиться хотел. Спасло фронтовое прошлое... Вот и вся история. Руководители-фронтовики, в основном, начали уходить. Всему своё время! Наступает время приспособленцев...

    Вера Иннокентьевна "проглотила" невольное желание уязвить мужа, одновременно переживая, что он прекрасно осведомлён о её тайной жизни, а значит, и многие сельчане. Удержалась "на краю пропасти". Ссыльный Комдив бывал у неё. Как-то рассказал, что мигом "раскусил" Стрельцова. Подтвердил сомнения по своим связям. Михаил ни одного дня на фронте не был. Заведовал в тылу, в звании капитана, продовольственно-вещевым складом на Трансибе - "Пунктом снабжения воинских эшелонов".

 

                                                               20.

    Лучший председатель в регионе. Ладен начальникам. Снабжал рыбкой и мясцом. Не обижал простых чиновников. С завхозами, с завскладами, с завгаражами, экспедиторами и снабженцми особо, с щедрой выпивкой. Практически все "за него"! На своещаниях, праздничных мероприятиях Стрельцова в пример, награждая грамотами и ценными подарками.

    Исчез. Ни слуху, ни духу!

    Председателем "избран" младший брат Михаила - Василий. Продолжил осторожно. Проанализировал причины внезапного "падения" брата. Никаких больше пьянок, наглых домагательств, открытых угроз, шантажа и мести. Порядочность и деловитость! Не созадавать авторитет подаяниями начальникам. Вовремя спохватился! Старшая сестра наставила на путь, Василий ещё не в силе, чтобы вырваться из-под её влияния, встретилась неожиданно.

    - Мелочь пузатая считает тебя не на своём месте. Жди пакостей. А крупный зверь о себе думает, иначе бы кормился сошкой да мотыгой. - И ушла. Василий немедленно возобновил подношения властям и подачу фиктивных достижений. Во что бы то не стало, удержать колхоз на передовых позициях, зазвучать в газетах и первых строках докладов, как было при Михаиле. Василий разработал простенькую схему. Пушнину принимал сам, в несколько приёмов. Деньги охотники получали сразу, а что дальше с мягкой рухлядью - никого не интересовало. В итоге кто-то из своих пополнялся большей частью добычи. "Перевыполнял" план показателей области. Представляли к высокой награде. На следующий год продвигали другого. Почести, статьи в областных и районной газетах, премии, всяческая поддержка. Обличающие подробности махинации с орденами, среди многого прочего, по слухам, записаны в "Красной книжке". По крайней мере, стрельцовская орденоносная рать (и другие семейства) пытались найти книжку и уничтожить вместе с новым владельцем. Якобы в неё попали судьбы всех, кто пытался "зажить" в таёжном углу. С 1932 года существовало в истории села 2843 человека. Среди них переселенцы с запада, с востока (эвенки из Амурской области), ссыльные (появлялись включительно до 1975 года), бродяги - искатели счастья, личности, скрывающиеся от правоохранителей, и прочих. Практически никто надолго не задерживался и при первой возможности исчезал.

    Несмотря на злоупотребления, колхозная система, в основе, функционировала. Показатели реальных дел колхоза выполнялись в полной мере: заготовка грубых кормов для скота и коней, рыболовство, обеспечение учреждений (школа, ФАП, магазин) дровами, заготовка строоительного леса. И, самое главное, обеспечение поступления денег в бюджет колхоза - охотпромысел и каюрство (работа оленеводов в экспедициях и завоз грузов на отдалённые золотые прииски). Позже, после упразднения колхозов, воцарилась эпоха совхозов (советских хозяйств на государственном бюджете), эпоха колоссальных приписок, по ГСМ особенно - 100%, бравурных отчётов, фальсификаций перевыполнений планов и досрочных свершений заданий партии и правительства.

    Исчезновение Михаила, замалчивание породило слухи. Убеждали яростно: посадили на пятнадцать лет. Другие: уехал на родину супруги, на Волгу, и возглавил звероферму. Прочие фантазии, возникающие время от времени, пока вовсе не забыли о щеголеватом председателе, в опрятном костюме, в белой рубашке, в начищенных ботинках и тщательно выглаженных брюках. А он жил и работал рядом. От границы района в ста километрах. Заместитель по снабжению (возможно, должность называлась иначе; в общем, заведовал всеми складами и движением снабжения) огромной многопрофильной экспедиции: гелогоразвендка, золотодлобывающие предприятия, другие организации, в том числе строго секретные, с большим автопарком, регулярным авиаобслуживанием вертолётами и самолётами.

    "Крах" Михаила, как председателя колхоза, крайне счастливое обстоятельство для Веры Иннокентьевны. Наконец-то, жёстко и решительно, выдалось, удачно совпало реально порвать с отвратительным миром "выживания" в ледяной действительности, сырой зябкости, и постоянной экстремальной напряжённости", когда "если не ты, то тебя". Счастливая бедой мужа в пьянящей свободе презрительно заявила: "Теперь не я с тобой, а ты со мной. А не время ли разъехаться?!" - вырвалось. И неожиданно:

    - Да. Решение мудрое. Обсуждать нечего. Оказался ничтожеством. А ты совершенно чужой. Разводимся!

 

                                                            21.

    Жёсткий разговор с женой, ожидал ведь сочувственную поддержку, на следующий день потускнел в прошлое. Неожиданная, неподготовленная сдача колхозного хозяйства - та ещё нервотрёпка! Затем переезд в Чару.

    Курва "сдал" правлению, по акту, 57 крупно-рогатого скота (около сорока дойных коров), 22 лошади. Очень скоро, при совхозе, осталось 12 КРС (три дойных коровы), а коней - ноль. Оленей в колхозе было при Курве два стада, по 120 голов крпуных и обученных животных. Личных неизвестно сколько - эвенки тщательно скрывали численность. К совхозному периоду общее стадо составляло (числилось!) чуть более пятидесяти оленей, мелких, вырождающихся, так как работу с животными вести перестали.

    Расставание с Верой Иннкоентьевной затянулось. Заботило Михаила, правда, другое: когда улетает; забрать ценные вещи (посылки).

    Решение Веры Иннокентьевны оставалось твёрдым. Но иллюзии гипотетической новой жизни затуманились. То так соображала, то приходила к иному. Развод всегда мучителен. Из глубины подсознания предательское: "Ведь меня всё устраивает!" Никогда не любила мужа. Даже презирала за животную бесчувственность к человеческой жизни: нет человека, нет проблемы! Её поразил разговор Курвы с эвенкийкой. Она едва сдержалась, чтобы не застрелить сожителя. Михаил спокойно: "Да и грохнула бы! И в ключ вморозила. Никто не найдёт. Тунгусы вмораживали для того, чтобы медведь не вытащил. В земле-то обязательно надыбает. Тогда родичи обязательно найдут останки и отомстят..." Через несколько лет эвенкийка так и поступила. Но не всё учла - преступление раскрыли...

    Всю гадость понимать-то Вера Иннокентьевна понимала, но сомнения терзали. Любая жизнь, даже паскудная, как трясина безжалостно затягивает. В "Красной книжке": "...вдруг осознала, я вовсе не такая, какой гордо считала, нет! С якобы "хорошими" (удерживающими себя в строгих рамках приличий, благородных, внимательных, вежливых) скучно до тошноты. Голова роаскалывалась от боязни не так сказать, показаться глупой и необразованной... А потом вдруг оказывалось, что всё это благородство - сплошная пошлятина, обман и лицемерие! А Стрельцовым ввергнута в бурную жизнь настоящих треволнений, подстерегающих постоянно опасностей, подлости, коварства противников, поражений и побед, яростного секса, с постоянной тягой к нему..."

    Решено: всё прочь отныне, прочь, прочь!

 

 

                                                              22.

    Правление колхоза единодушно: отстранить тов. Стрельцорва от председательства. Вера Иннокентьевна прочувствовала резкую перемену. Презрительность злой радости инстинкта добивания от "вчера" приветливых и радушных: "Приехала с авоськой, в трикушке, да в тапочках парусиновых, с лыжамит подмышкой. А уезжает с тяжеленными баулами - не поднять. Обогатились!" Другие сочувствовали, но не открыто. А третьим, большинству, всё равно.

    Легло грузом непонимания и обиды.

    В Чаре иные испытания: вживание в коллектив школы и миытарства с дочкой Василисой в убогой квартире "ледянке". Стены промёрзли насквозь. В углах сверкающая изморось. Окна толсто во льду. В доме сырая сумеречность. Дрова суковатые, прямо с деляны. Прихватывала в школе сухие поленья на растопку, тем и спасались. Иногда холод ослабевал во время снегопадов. Стёкла начинали оттаивать. Вера Иннокентьевна, по примеру местных жителей, укладывала на подоконник свернутую жгутом тряпицу. Конец опускала в подвешенную на гвозде бутылку, время от времени опорожнивая.

    Василиса переживала неудобства удивительно. Не жаловалась, в школу шла охотно, с интересом, записалась в секцию волейбола. Единственная проблема: категорически отказывалась идти мыться в общественную баню. Пришлось приобрести вторую цинковую ванну для дочери.

    В крещенские морозы приехала двоюродная сестра Альбина - дочь старшей сестры мамы Веры Иннокентьевны. Большие проблемы с матерью заставили Альбину ехать в неимоверную даль. Надеялась паодзаработать и съехать из родного дома. Вера Иннокентьевна договорилась с директором школы устроить сестру вожатой и пиреподавателем труда у девочек. Но Альбина так промёрзла в самолёте ЛИ-2! А потом в квартирке, кутаясь в два покрывала, не отходя от печки. Какая там работа! Один разговор: так жить нельзя! Не пошла даже просто познакомиться со школой. Вера Иннкентьевна возмутилась (договорилоись же!), но сдержалась (влияние Курвы: никогда не лезь в открытую!). В детстве и в юнорсти близкие подружки. Всё вместе. Оказалось, "всё" в прошлом. Нет ничего общего душевно. У каждой своя жизнь. Но обе ощущали необходимость держаться вместе. Альбина, собираясь, начала настаивать, девочка должна уехать с ней, прочь из ледяного ада. Поживёт у дедушки с бабушкой. Остальное летом, когда съедимся, порешаем. К тому времени и с мамашей решу...

    За день до отлёта Альбина пошла в магазин купить необходимое в дороге, крайне удивилась, встретив... Стрельцова, энергичного, деловитого, сияющего. Курва помогал грузить в вездеход коробки с продуктами.

    - Помнишь меня? Я к вам в колхоз приезжала. Месяц жила.

    - Ещё бы, - засмеялся. - У нас гости редко. Как Вера Иннокентьевна? Василиса?

    - Василиса улетает со мной. Вера приедет летом, если не получится в марте. Ты хоть бы с длровами ей помог. Не горят, а тлеют. Очень, очень здесь плохо. И что, даже не зайдёшь?

    - Вот деньги на Василису. Вот ещё пятьдесят рублей на расходы здесь. Поди, в последний раз видимся. Да, так и есть. Прощай... - попытался вспомнить имя. Махнул прощально, залез в кабину ГАЗ-47, оставив своячницу в недоумении.

    Вездеход с рёвом помчался, окутываяс в клубы выхлопных газов и тумана.

 

                                                                23.

    В январе заработал на полную нагрузку зимник Могоча-Чара. Водители подцепляли две-три сухостоины, загодя сваленные Стрельцовым. У дома Веры Иннокентьевны сразу же распиливали "Дружбой". Затаскивали "посылки" от бывшего мужа: провизия (консервы, мука, сахар, сухари), спецодежда, валенки, резиновые сапоги, какие-то железяки...

    Водители намеренно, волнуемые колдовской привлекательностью Веры Иннокентьевны, проговаривались. Михаил с одной из кладовщиц. А когда из Читы приезжает на смену рыжая повариха, то с ней. Однажды такие прозрачные намёки переспать с русской красавицей возымели удачу. Вера Иннокентьевна оставила молодого водителя. Шофёр пыжился мужиком высшего пошиба. Но ни в какое сравнение со Стрельцовым! В естественном отвращении от неудовлетворённости, отказала в следующий приезд. Он закуражился. Тогда она его унизила:

    - Ты не ..., а только мнёшь!

    Он замахнулся ударить. Она мгновенно перехватила, используя инерцию направления, одновременно больно подсекла в лодышку правой ноги, сваливая здоровенного мужика, завопившего от резкой боли. Вот когда до него дошло предостережение: со Стрельцовыми лучше не связываться - смертельно опасно. Особенно, с Верой Иннокентьевной. Встал на четвереньки.

    - Замри! - металлически щёлкнул курок дробовика. - Прострелю ноги. Выползай! Прочь! - Одностволку привёз Курва для самозащиты. Между делом, выхлопотала в РОВД на себя разрешение на хранение оружия.

    - Там. Михаил кое-что отправил.

    - Оставь на крыльце... Ползи, ползи...

 

                                                                    24.

    Чем ближе день отъезда, тем сильнее заочное озлобление Веры Иннокентьевны к бывшему мужу. До оскорблений. Язвила надуманное о нём перед нужными людьми. Доносили. Сказанное "на северах", рано или поздно, обязательно дойдёт до адресата. Стрельцов непонятно к чему восклицал, как будто его не касалось:

    - А! Всё прахом! Не хватало на такое безрассудство время жизни тратить! Лучше анекдот расскажи! - Однако, понятно, просто взять и отринуть огромный кусок собственной жизни - не получалось. Но "возвращался" к Вере Иннокеннтьевне своеобразно, в основном, воспоминанием о первой встрече, рассказывая "постельным" женщинам, постигая смысл освобождения, наконец-то, от нездорового притяжения:

    - В то время был начальником. Так, шестёркой! Однажды вышел по прямой тропе. Сто кэмэ. За три дня. Надо было в райцентре получить лодку, со стационарным мотором. А тут и она явилась. Я чуть язык не проглотил - такая русая красота у нас редкость. Отправили её со мной. Ночевали в живописных местах. Триста двадцать километров сплава. Я, конечно, не торопился. Получилось  свадебное путешествие. Случился "на руку", я тогда так думал, медведь на той стороне реки. Свирепый. Наш дух как хватил, то такой рык заяростил. Волосы дыбом! Тальник раскасчивал. Они так пугают. Значит, сам боится, что добычу могут отобрать. Ну, Вера Иннокентьевна понятий таёжных не имела. перепугалась. Прижалась ко мне... Ну, и драл её всю ночь. А до села добрались - сразу к себе повёл. Со мной тогда ороченка жила. Красивая, но скучная - слово не вытянешь. Дела, по хозяйству, правда, отлично вела. Рыбачить - каждый день ходила. Ягоды собирать, когда пора. Грибы тунгусы раньше не ели. Но от нас приучились, распробовали. Ума, каонечно, у неё велико - хватало соображения. В окошко увидела, бабу веду! Быстренько собралась, вещичек - узелок. Вера Иннокентьевна тоже не дура. На крыльце пересеклись и "ударили" глаза в глаза. Мне так показалось. А тут и началось. Недели через две про её красоту и думать забыл. Лицо да лицо. С него не напьёшься, не наешься. По привычке достал из ледника мясо, рыбу, чумугу (костный мозг). Поставил в чашке на кухне. Прихожу с работы. Запах дурной. Мясо прокисло. А Вера Иннокентьевна сварить не удосужилась! Посиживает в комнате, пряники в сухомятку грызёт, в книжку уставилась. Пришлось самому ужин варганить. Промыл всё как следует. Печку затопил. Пока готовил, чуть с голода не загнулся. Тогда первый раз пожалел, что с Таиской расстался. И сейчас жалею. Иногда такая тоска по ней нападает... Сейчас ищу её. Где-то по Якутии кочует... Пора ей домой. Теперь я свободен, как ветер!

 

                                                                 25.

    Учительский мир специфический. Не одни жилищные условия "задёргали". Коллеги очень скоро узнали причины переезда в Чару. Вынесли догадку: проворовались! Алчность сгубила супруга известной учительницы начальных классов, спортсменки-лыжницы, неоднократной чемпионки областных спартакиад и других соревнований. Однако, по поводу "гибели", они зря злорадствовали. Сам Стрельцов скоро прозрел. Лишение власти над Местом, как освобождение. Освобождение от вечного напряжения рабства, ежечасного подчинения Системе "Партия и правительство". Конечно, он ценил опыт председательства. Но как власть, к чему он стремился, и миллионы человеков так, оное иллюзорно, суррогатно, пожирающе. Он обрёл иное, истинно своё: осязаемую "власть кладовщика", управителя государственными ценностями.

    Правильно или нет для "теневика" побравировать состоятельностью. Но, скорее всего, случилось при очередном "всё пошло прахом!" и потому имело значение. Никто в то время на "северах" не мог позволить иметь личную "Волгу". Курва несколько раз проехался по Чаре. Да и упаковал автомобиль в брезент, установил на колодки. 

    В роковой год краха устоявшейся местничковой элиты, с изнуряющими приключениями на суровой трассе зимника, добрался до родного села "шикануть" доказательством: вот вы меня вышвырнули, а я процветаю; зря злорадствовали. Разочарование! Завидывали, конечно, но вяло. Если бы на технике высокой проходимости или с мощным оружием! Тогда другое дело. Насладившись никчемным триумфом, проснулся среди ночи, внезапно пронзился угрозой. Он прекрасно осозновал, что выпадание из властной жизни обязательно произойдёт, но чтобы так скоро. Все северяне его круга беспокоились началом строительства БАМа. А утром принесли телеграмму: отзывали из отпуска. Добравшись до центральной базы, постиг смысл ликвидации призводственного предприятия. Десятки людей, ещё вчера жившие с увчеренностью, вдруг, цинично и непреклонно, "сокращались". Снабженческую контору закрыли, а Михаила Стрельцова уволили. Приехали два ревизора и снабженец организации - принять материальные ценности. По бумагам, в этом Курва тот ещё дока, всё шито-крыто. Правда, ревизоры подозревали большие махинации со списаниями, выдачами, передачами на склады геологоразведочных партий. Доказать "слёту" ничего не могли, особенно, с приписками по бензину и солярке. А углубиться не позволило начальство. Только развороши - все окажутся "в деле". Однако, с мнением специалистов о Стрельцове, как о хитроумном пройдохе, согласились. В работе, теперь уже бывшему товарищу, утратившему в одлночасье положение, отказали, сурово намекнув, чудом отделался, а мог бы и под расстрельную статью попасть.

 

                                                            26.

    Передача складов и ГСМ заняла 17 дней. Десять дней ушло на оформление, проверку приёмо-сдаточных документов. После Михаил запил с "друзьями". Все сочувствовали в расстерянности - самим осталось недолго. Прощаясь, Стрельцов удивил весёлым настроением. Он один знал реальную угрозу и через какую "пропасть" ему удалось перескочить. И в ответ на слова об утрате, зесмеялся: "Какая же это утрата?! Это - Бдагодать Божья! Благодать..."

    Наконец-то выехал в Чару, надеясь, что ничего принципиально, как всегда было, не изменилось и ему место всегда найдётся. Бывшая жена, развод Вера Иннокентьевна оформила сразу после новогордних каникул, встретила сурово.

    - Подыскивай жильё. И куда-то определи вещи. Все углы забиты. Квартиру надо освободить. В мартовские каникулы увольняюсь.

    - Хорошо, хорошо. Переночевать-то позволишь?

    - Нет, - голос зазвенел; повеяло чужим, загадочным. - У меня мужчина. Лучше вам не встречаться.

    - Ладно, ладно. Через Могочу поедешь?

    - Улечу в Читу. Оттуда поездом.

    - Так... Поедешь с новым мужем?

    - Это уж как-нибудь без тебя. Разберёмся.

    - Да я из-за Василисы... Ты-то мне теперь постольку-поскольку. Я даже не подозревал, что это может быть освобождением! 

    Ушёл в "Заезжку". Из-за наезда "бамовцев", командировочных с автобаз области (грузопоток, особенно, строойматериалов и ГСМ увеличился в десятки раз) с жильём крайне туго. А где-то складировать скопленное - опасно. Неожиданно пришло решение: надо всё здесь подчистить. К Транссибу (в Могочу) колонны, в основном, порожняком. Стрельцов удостовеяя себя докаументами завхоза экспедиции, быстро договорился с начальниклом колонны о доставке груза до таёжного участка - около двадцати восьми километров от зимника по вездеходной дороге. Так завёз остатки присвоенного в укромное место в необитаемой тайге предгольцевой зоны. Там охотпромысел не ведут из-за недоступности и слабой плотности обитания соболя. Стрельцов родовой участок давно освоил (здесь кочевал и жил его дед-эвенк). Вкопал два металлических вагончика. Построил руками рабочих несколько добротных избушек. В отдалённом глухом ущелье, под бревенчатым навесом, замаскированным плитняком, в десяти метрах пройдёшь и не заметишь, спрятан АТЛ - вездеход-тягач. Его списали в начале семидесятых - заклинило двигатель. Ценное поснимали, что могли вынести. Остальное оставили. Михаил, пользуясь служебными возможностями, вездеход восстановил, оборудовал для удобной охоты на сокжоев -диких оленей. Каждую осень, в конце октября, к стрельцовской обители съезжались снабженцы (сооружена добротная бревенчатая вертолётная площадка) и непонятные суровые личности на заготовку оленьего мяса для себя и для начальства; с начала девяностых частыми гостями стали китайские предприниматели; их интересовали полудрагоценные камни: чароит, нефрит, особенно, белый; биологическое сырье: медвежьи лапы, желчь, мускон и прочее.

 

 

                                                                 27.

    Ни капли воды не должно просочиться. Проверил схроны. Спрятал привезённое, замаскировал. Подремонтировал крыши зимовий. Страдают от сильных горных ветров зимой. Работы на участке всегда полно. "Раскидать" бы приваду по "дворикам" ловушек, как делал всегда весной, да времени не осталось. Надо спешить в Чару проводить Веру Иннокентьевну и обговорить обеспечение Василисы. Квартира в Чите ей "сделана".

    По зимнику шёл около двух часов. Удачно догнала колонна из десяти мощных "магирусов" - немецких грузовиков.

    За час до отлёта, в аэропорту, коротко переговорил с бывшей женой. Договорились: не подавать на алименты. Устроился в гостиницу и вернулся в аэропорт к вылету. Проводил до самолёта,  не скрывая приподнятого настроения. И Вера Иннкоентьевна в радости. Наконец-то! Хиус приятный вдоль долины. Мартовский воздух! Можно затвердить: позади! Вырвалась! После долгих приготовлений, переживаний, раздумий - решилось!

    - Спасибо, Миша, за всё. Не обижайся, если что не так.

    - Да с самого начала всё не так. Не мне обижаться. Всё, что со мной - от меня, моё! Так что лети со спокойной душой. Я рад. Главное, адрес сообщи для переводов. И сюда, в Чару, и в село... Где буду - не знаю.

    ... ЛИ-2 взлетел и скоро скрылся в синиве над Удоканом. По эмоциональной инерции, веря в удачу, в продолжение радости, сразу отправился в райком КПСС, уверенно и самонадеянно. До недавнего времени входил в круг избранных первым секретарём товарищем Тестовым. Резко поменялось. С нежелательными Тестов расправлялся жёстко, как и с ним самим в будущем. Стрельцов не предполагал худший вариант. Сокрушение неожиданностью. Заведующая организационным отделом "вылетела" из кабинета Тестова бледная и заикающаяся. В коридоре скороговоркой огорошила:

    - Он сказал... Чтобы убирался из Чары на все четыре стороны! И побыстрее.

    Попытался найти работу в бамовских конторах. Отъезд на родину означал одно: начинается обратный отсчёт жизни!

    Бамовцы резко другие люди. Дерзские, быстрые на решения, с невероятной для хозяйственника расточительностью. Сначала обнадёживали. А потом, в следующий раз, даже на порог не пускали. "Заслон" выставлен крепкий. Как выяснилось, ему не одному. Старая послевоенная гвардия уходила навсегда...

    Ошарашенный молодостью новой формации, восхищался энергичностью и необычностью. Девушки напоминали Веру Иннокентьевну первой встречи. Привлекательнее. Изо всех сил, заблуждаясь в неотразимости, старался приударить по комсомолкам. Да переусердствовал в мечтальном убеждении: малость поломается, не без этого... Ребята-бамовцы выловили как раз в тот момент попытки затащить в кусты едва знакомую общительную девушку. Прежде такая общительность - прозрачный сигнал на секс. Во второй раз в жизни его били так основательно покалечить и навредить. Удовлетворившись дали на исчезновение неделю...

    Круг завершился: Курва сошёл в Изначало.

 

                                                                  28.

    "Не знаю как, но за территорию буду бороться до последнего вздоха". Ещё долго сидел на краю скалы. Идти к старику Матину не хотелось. Давно уже пора съехать, пора, как говорится, и честь знать. Размышления тяжкие, безысходные: как жить дальше и, главное, где. Ожгло унижением. Стыдно, стыдно, пришлось идти к брату Василию, идти с надеждой, что, может, на время в "Старый дом" пустят. И уничтожающая грубость, хамство.

    Он порывисто поднялся, напоследок осмотрел горное пространство, как бы прощаясь со своей духовной Обителью до завтра, прошептал:

    - Прощай, Вера Иннокентьевна. Прощай, Василиса. Никогда не встретимся... Всегда всё в жизни превращалось в прах. Но вдруг что-то происходило и начиналось возрождение. Надеюсь, так и будет!

    Вышел в улицу. К дому Матина поднялся тропинкой по бугру и огородм прошёл к избе. Встречаться с односельцами до невозможности уничтоженным стыдно. Уже распространились слухи, старик передал, председатель дал братцу отворот-поворот! А Ежевская якобы на совещании намекнула, что не потерпит в районе разгильдяев. Так или нет, но уныние не только грех, но и согласие со своей гибелью. А Курва не согласен, поскольку стыдился. И не зря. Вечером, старик Матин, ходивший на ферму по молоко, сообщил: из райцентра пришла моторная лодка. Привезли с десяток кинобанок с фильмами, почту, оборудорвание для спутникового телевидения. И, как гром гром среди ясного неба, занесли уже в сумерках вместе с газетами Матину - письмо Стрельцову. Он даже не понял "от кого"?! Извенившийся в лице Михаил. Долгое молчание и мрачность обеспокоили Матина.

    - Э-эй! Ты здоров?!

    - Потерпи ещё, Николай. Всяко-разно скоро съеду.

    - Да живи хоть сто лет! Мне веселее. И опять-таки тратиться не даёшь. А у меня пенсия - твоей северной не чета.

    Они обменялись впечатлениями от нежданного послания. Михаил заключил:

    - Мне надо подумать, хорошо подумать. Вера Иннокентьевна хочет "переступить через себя ради дочери" и приехать. Я бы даже отвечать не стал, Николай. Возможно, так и поступлю. В ум не возьму, что происходит! Буду думать. Обрубили же. Благоразумно, справедливо, необходимо. Ведь и полгода ещё не прошло. Да, до прощания, уже больше года не жили. Но судьба по-своему корячится. Как ты говоришь: её в ворота, а она в окно! Ладно. Ужинаем и отбой! Завтра хлопотливый день.

    - Ну, да. Утро вечера толковее... Но как решил действовать - делай!

    Утром, за час до открытия, Курва, многие сему дивились, нервно прохаживался около почты, отмахиваясь веткой от комаров. Заказал переговоры с районным отделом образования. Ещё час не решался. Наконец, отправил телеграмму: "Приезжайте!"

    На следующий день Вере Иннокентьевне выделили жильё. Перебравшись немедленно от Матина, отыскал охотоведа. Он, как и все конторские, на взводе. В зоне БАМ происходила грандиозная реконструкция, которая в последствии потерпела фиаско. Никто не мог предположить дальнейшую жизнь. Охотовед обрадовался. Не надо искать, урезать участки у других, делить болезненно ключи и речки, скандалить! Стрельцов попросил практически недоступный горный участок на северо-западе угодий колхоза. Далекий. Малопродуктивный. Никому не нужный. Опасный... Оба радостные пришли быстро к соглашению, заключили договор...

 

                                                              29.

    Несколько дней пребываания в селе нормальны. А потом как будто под прицелом карабина. Ненавидящий взгляд. Во сне повторяющиеся кошмары. Неделя, полторы ещё терпимо. Нваполнены пьяными встречами, яростным единением с женой. А потом резко: бежать! Начинались сборы.

    Отсюда, из родного села, добираться до Места ловчее, чем из Чары. Путь пор Реке. По горному притоку, далее по притоку притока. Наконец, если позволит уровень воды, поднятьсяч насколько возможно по ключу "Щепка". Пешком до первого вагончика. Там "перетряхнуть" обязатльно одежду, постель, снаряжение, протопить печурку. Вещи развесить просушиться. Когда зимовье оживёт, по берегу ключа до ущелья. Тропинка трудная, но единственная. Выше не пройти, а до вездеходной дороги далеко, километров десять. Около вездехода небольшая избушка "на слоучай непогоды". Можно укрываться два дня - есть запас консервированной провизии. С тягачом, запуском дизеля, проблем нет. В кузове походная электростанция - генератор - подзарядить аккумулятор. Если всё нормально, немедля отправляться на вездеходе напрямую через продлолговатый холм - водораздел ключа с речкой. Забрать манатки и бензин. А лодку выволочь на бугор, иначе измочалит в щепки. В горах редко без дождя в сей период. Так уже через час ключ стремительно наполнится сокрушительной силой. Камни тащит! Коряги, стволы толстенных осин. Когда-то эвенки поднимались на плато. Там осиновые рощи. Таёжники выбирали подходящие дерева для творения долблёнок-дяв. Разрубали на пятиметровые кряжи и пускали по ключу в среднюю воду, в момент упадка. А внизу, в удобном месте, сородичи вылавливали брёвна.

    Месяц назад, при таком дождевом паводке, Курва пережил жуткий паническимй страх. Невероятно, однако прямо напротив вагончика появились люди: коренастый, грузный мужчина, в болотниках и в шляпе-накомарнике. Рядом с ним девочка. Лица их смахивали на европейские. Но широкие монголоидные носы и глаза-миндалины выдавали чилчагиров - тунгусоязычных ойратов. Эвенки для Курвы не опасны. Они избегают конфликты до последнего. Чилчагиры наоборот, если к ним со злом. А он, не желая того, всё-таки для них преступник! Правда, об этом никто, абсолютно никто не знает и никогда не узнает!

    Мужчина спустился к воде, ополоснул лицо, попил из пригоршни. Так и не взглянув на Курву, ушёл. Девочка в точности повторила ритуал, уставилась на Стрельцова мрачным взглядом. Он, справившись с сердцебиением и удушьем, приветственно помахал. Она ответила. Взобравшитсь на яр, показала пальцем на один глаз, потом на второй. И резкий рубящий жест в сторону. Курва, сообразив по-своему, показал руками, что понял: он их не видел! Она ушла. Всё никак не мог придти в себя. И вдруг всплыло: так это люди из кошмаров!

    На следующий день ключ обмелел. Стрельцов перебрёл по перекату. Скоро наткнулся на стоянку ороченов. По следам привязок - оленей обученных под вьюк и седло более двадцати. Проследил с километр. Орочены укочевали на запад, скорее всего, к Витиму, а потом, поскольку это чилчагиры, к Байкалу. Проходящие! - вздохнул с облегчением. - Не привиделись!

    Управившись с делами первого стана, преодолел водораздел. Вездеход оставил под добротным низким навесом на берегу речки. Ночевал в кузове на раскладушке, в верблюжьем спальнике. Спал крепко, без снов. Рано утром вышел успеть подняться до второго вагончика. "Гости" (браконьеры) высокочинные, прилетавшие на вертолёте, иногда на двух, в начале ноября, понятия не имели о жизни "Места", где "гараж", ГСМ, зимовья, схороны - тайна велика!                                                                                                                Ранний свет к земле проникает сквозь облачность. На восходе раздует горным ветерком. Свет скользит по серым скальным стенам серебристо, преломляясь в клубистом тумане. Густая матовая морось наплывает от черноводной речки, зажатой скальными берегами, обволакивая разнолесья и здоровенные лиственницы. А на террасах, в вышине, на одних - огромные сосны, на других - высоченные, ровные как свечи, белые-белые берёзы. На восходе похолодает и ветерок потянет туман среди дереваьев струями, обильно увлажняя травы и почву. Тропа ведёт прямо коридором, теряется для глаз далеко вверху. Пройти восемь с половиной километров всё выше и выше. Там начнётся безлесая, кое-где лишь одинокие ели, горная тундра, каменистая и дикая. Здесь уже мир духов Предков и "дом Курвы".

    За долиной синеют горные леса, по правой стороне; по левой - гольцы, богатые ягелем - место охоты на диких оленей.

 

                                                                        30. 

    Тридцать пять лет промелькнули ослепляющей вспышкой. Курва приходил в себя (или выпадал из реального мира) в огромной зале. Погружена в серую вонючую бесконечность кромешной тьмы Космоса. Сферический потолок высоко едва светится синим. Из тьмы накблюдало многоглазое чудовище, наполненное библейским смыслом. Курва, с трудом обратив лицо от низа, узрел высоченные окна, заколоченные горбылём. Они ссохлись. А в щели смотрят глаза человеков. Они всё знают, всё понимают, кивая на Библию, что нет ничего нового. Не успел, не успел ухватиться за мысли и... вспышка! И ничего! Ни стен, ни потолка, ни пола. Ни верха, ни низа. Тунгусы, уходя в мир духов, ведают, что нет вне Земли ограничений пространства. Курва барахтался в небесах внутри влажных облаков, млея от ужаса дышащей бездны. Доползти, добраться, допарить и вцепиться в Твердь - остановить головокружительное падение. Он принял такое положение - вращение остановилось. Сидел на кровати, устаивашись на старуху, корчащуюся на полу. Вера Иннокентьевна умирала. Очередной приступ. Но лекарства она не обнаружила - исчезли. Полтеряла сознание, наконец, упала и не могла подняться. Хрупкие стенки вен начали лопаться. На пожухлой коже просочилась чёрная сукровица. Синие прожилки "дрыгались" пульсом. Здоровое сердце продолжало усердно толкать загустевшую кровь.

    - Время, Вера Иннокентьевна, время! Иногда необходимо в него вмешаться. Потерпи. Боль пройдёт. Как сгинешь, так станет легко, блаженно, ты будешь бесконечно счастлива. А мне ещё мучительно... переживать... Я, Вера Иннокентьевна, ту бабёнку из тайги вывез. Ей деваться некуда. Мать гонит со двора. Сюда? Так ты палкой её прогнала. Нюра ещё прыткая, истекает. Не то что ты - пустышкой стала. А ей здесь будет хорошо, спокойно... Заживём!

    - Позови, Курва, фельдшера, позови...

    - Она опять тебя вытащит. Не годится.

    - Будь ты проклят... Курва! Атенолол, атенолол... Хоть половинку таблетки... Пожалуйста.

    - Давно, давно, Вера Иннокентьевна, давно проклят. Что так цепляешься? Восемьдесят лет пожила. Куда с добром!

 

 

                                                             31.

    Металлические шаги. Медленные. Она сказала: у меня ноги как железные - не подчиняются, отяжелели, но надо идти! Тишина на время вращения Космоса и самого Курвы. Иногда удавалось неимоверными усилиями "поймать" нужное положение головы - кружение останавливалось и куски прошлого собирались в настоящее. Слышны опять суровые шаги. Вглядевшись в бесконечность, узнал уходящую Веру Иннокентьевну. Те звуки не страшны. А вот сейчас чьё-то дыхание. Сердце сжимается от ужаса. Тишина. Чудовище или замерло, в любопытстве зверином разглядывая горящими красными глазами распростёртого человека на краю Бездны, или продолжало вечное движение уже неслышимое из-за недостижимости. Отвлекло новым фрагментом прошлого:  проезжал на белом олене тунгус - дедушка Курвы - "Сарад". Давным-давно он жил именно в горной местности, где  жизненная территория Курвы. Там дед сошёлся с беглой катаржанкой-цыганкой; её оставили на стане Сарада орочены. Цыганка, выздоровев от простуды, родила Сараду два сына. Однажды она исчезла. Погоня нашла её на дне ущелья - разбилась. Старик презрительно глянул на внука и отвернулся. Безмолвие разбилось на тысячи осколков. Из ушей кровь. Глубокий уничтожающий смысл: ты прожил "мёртвую" жизнь:

    - Дюлкурэдэ-ми! Дюлкурэдэ-ми! - В "Мёртвой жизни" - это "Вперёд! Вперёд" - всего лишь направление. Но в  "Живой" движение "вперёд" означало только "вовзращение домой, на родину":

    "ДЮ" - дом;

    +"Л" - суффикс множ. числа; здесь: превосходная степень;

    +"КУР" - родная обитель;

    +"ЭДЭ" - ласкательное, любимое - "ЖЕНА" - центр и основа Обители;

    + "-МИ" - движение; здесь: "дюл" - домой.

    А вот и человек. Курва верил. Он был всю жизнь за его спиной и ангельски помогал "пройти по самому по краю". Сейчас увиделся живым. Покуривая трубку, в проём распахнутой двери маленькой избушки выглядывал, улыбаясь. Такой же кудрявый и худощавый, как и Курва. Курва торопливо жаловался дяде (отцу) и себе: "Ползу целую вечность. На север. Мне надо доползти хотя бы до первого вагончика, хотя бы... Но стена, глухая стена..." Дядя пеерстал удыбаться, начал мертветь: "Теперь уж ты сам! Мне нет доступа пред твоими судьями".

    Курва оказался снова в отвратительном запахе.

    Запах?!

    - Ваше дерьмо! Вы с головы до ног в собственной моче и в дерьме. Не обольщайтесь, вы здоровы. Просто вы не можете проснуться. Водка на димедрол - вырубает тело.

    - Мне грезится? Позовите дочь. Василиса ведь приехала на похороны матери? Слава Богу, Вера Иннокентьевна отмучилась. Она так сильно страдала...

    - Поэтому вы ей помогли?

    - Окстись, окстись, дьявол! Василиса? Василиса!

    - Хоть зазовитесь. Валяется в полной отключке. На кухне. Страдает баба, не ведая почему. В ночь, после поминок, видел вас в одной опстели. Воспользовались пьяным безумием?

    - Нет, нет. Она просто замёрзла. И, как в детстве, прибежала к нам в постель... За что? За что?! Подняться. Помогите. Мне стыдно. У меня с ней ничего не было. Я так болен! Всё болит, болит. Корёжит, тянет. Душу рвёт. На разрыв.

    - Ложь. Никакой "души" на разрыв! Для вас никогда не существовало "Пути вперёд". Куда бы вы не направлялись, путь был только "назад", по-нашему, "к себе и для себя". Признайтесь. И всё быстро закончится. Ну, может, дней пять-шесть помучаетесь. А если сбежите от дочери, то и несколько лет протянете. Но во Тьме.

    - Мне не в чем признаваться. Я честно прожил. И ещё поживу. Я фронтовик, воевал. Трудился. Помогал людям. Поднял колхоз. При мне жили без дотаций. Да. Дочь не воспитывал. Как чужая. Моя вина, что такая... Винюсь. Вот единственное моё преступление... Вера Иннокентьевна? Так я из милосердия. Фельдшера не стал звать. Вертелась на полу от боли. У неё вены на руках. Кровоточили. Кровь чёрная. Густая. Лучше уж ей умереть, чем мучиться. От неё для меня никакого толка. Таблеток наглатается. Сядет у лампы, уткнётся в книжку. И читает, читает. Ни сварить, ни убраться. Всё в пыли. К чему ей жить? Долго не затихала. Несколько часов мучалась. Прокляла меня. Просила: "Дай из тумбочки. Спаси. Дай таблетку. Таблетку!" А я из милосердия. Поди, на рассвете умерла. Не стал ждать. Перешагнул её и лёг спать. Проснулся. А она застыла. Царство ей Небесное. Все там будем. Я теперь свободен. А мне жить. Гнал Веру Иннокентьевну. Езжай к Василисе. Или попроси в районе комнатку. Мёртвые мёртвым. Приведу сильную женщину. Она жила со мной в тайге. В горах! Конечно, я не тот... Да ты кто?! Что тебе от меня надо?

    - Мне знать: вы или нет? Признанием.

    - Противно. Не могу встать. Неделю назад ходил. Дайте хоть... Одеть что. Голым мне стыдно. Холодно. Спаси, Господи! Замёрзну вусмерть.

    - Признайтесь. И всё закончится. На следующий день встанете и пойдёте. Дня два вас помотает из стороны в сторону. А потом восстановитесь. Для восьмидесятилетнего - вы крепкий старик.

    - Я не старик. И мне восемьдесят два! Не в чем, парень. Да ты кто? Не из местных. Я тут каждого с пелёнок знаю. Считай, половина людей здешних прежде учились у Веры Иннокентьевны. Не видел на похоронах тебя. Так народу было! Или ты мне видишься? Тогда. В чём мне признаться. Признаюсь... - Разозлился. - Да кто ты?! Убирайся из моего дома! Я на тебя управу найду.

    - Вам надо признаться в преступлении против моего рода. В преступлении, за которое только вы отвечаете. Другое меня неинтересует. А натворили вы велико! Нэлумухийэ экэл ора, хушэл-дулэе эмэд-эн! Правда, из потомков только дочь. Ей и расплачиваться. Уже платит по полной... Что ж, видно, не созрели. Поставим укольчик димедрольчика. Поспите, повспоминайте... Ну, вот и получили порцию. Не выпустит вас в "побег". Может, дочь очнётся и поднимет вас на кровать. Может, даже пожалеет - покормит чем. Надеюсь, завтра завершим признанием.

    - Скажи. Признать что. Я признаю... Где?! Не уходи! Не оставляй меня с ней! Не оставляй! Она - страх Божий!

 

                                                                32.

    Сквозь горячечный хаос мучительного алкогольного отравления очнулась в полутьме. В окно луна, скользящая в перистых тучках. Поплакать бы - себя жаль. Но надо... действовать? Звук электростанции - есть время достать опохмелку. Дизель смолкает в двенапдцать ночи. Наступает чёрная тишина. Тявкнет собака и опять шипящая вечность. Постанывая, перевернулась на живот. Отжимаясь руками, медленно на четвереньки. Встала на колени. Трусы спущены до лодыжек. Явно кто-то воспользовался её бесчувственностью. Качало из стороны в сторону. В комнате стонало живое. Где-то выключатель? Нащупала. Лампочка вспыхнула. Тускло источила дрожащий жёлтый свет. Складской порядок превращён в бардак. Завалы кучами. Василиса, как похоронили мать, каждый день находила в запасах отца что продать. И сейчас надо...

    Василиса содрогнулась от тошнотворного отвратительнло духа. Отец, скроючившись "эмбрионом", в вонючей луже и прокисшей "грязи".

    - Быстро сдал. Ещё месяц как таким бодрячком выпендривался. Невестой грозился. И вот...

    "Месяц!?"

    После похорон Веры Иннокентьевны отвели поминки и Стрельцов сразу энергично взялся за уборку. Одежду, обувь, какие-то тряпки, бумаги, поурочные планы, методички, конспекты, письма родных, давным-давно умерших, дневники "погоды", рецепты, советы огородникам, рисунки детей, коротенькие записки от дочери и мужа, кипа различных квитанций и расписок... Свалил нужное и ненужное в углу огорода и сжёг... Объявил Василисе:

    - Вот, медали какие-то, материны, за соревнования. Её дипломы, документы. Облигации. Забери. - До позднего вечера, пока не погас свет, он тщательно перебирал шмотки и товары в комнате, потом в кладовых. Искал, надеясь: Вера Иннокентьевна выполнила уговор и года два назад избавилась от "Красной книжки". Он даже не подозревал, что "Красная книжка" окажется в руках Василисы. Василиса нашла толстый "талмуд" в большом внутреннем кармане на спинке платья, когда подбирали во что одеть тело после омовения. Заинтересовала не сама книжка, а странность: почему мать так хитро её прятала? Утаила находку. Сколько-то времени прошло. Может, две недели или больше - деньги кончились. "Друзья", кои прилепились мигом, расчухав, что Василиса пьёт зверски. Они-то и выдвинули идею кое-что из отцовского "хлама" продавать. Однажды потерялись во времени. Оказалось слишком поздно для пьяной коммерции. Электростанцию давно заглушили. Время два ночи. Село погружено в сон. А водка кончилась. Стали шарить по углам. Подружка детства - Тамара прошарила сумку Василисы и вытащила "книжку". Полистав, приблизив к керосиновой лампе, вдруг радостно заявила:

    - Знаю! Знаю, кому книжецу можно толкнуть. За дорого! И прямо сейчас... Вася, ты не против. Зачем тебе она?

    Василиса согласилась:

    - Хорошо бы пару бутылок...

    - Да что ты! Пошли... - Они, подсвечивая путь двумя фонариками, побрели страдающим скопом по улице. Потом тропинкой по скале, пока, наконец, не вышли к дощатому строению - сараю. Казался нежилым. Трава вокруг не примята. Женщина осторожно постучала в стенку. Тишина.

    - Мы тут принесли ценные сведения. Хотим продать. Посмотрите. - Москитная сетка на окне отодвинулась. Женщина, предупредив, что тяжёлая, вложила книжку в руку. Засветился огонёк. Терпеливо ждали. Мужики выкурили по три сигареты. Наконец, тихо-тихо:

    - Сколько?

    - Двадцать пять пузырей хорошей водки. Хоро-ошей!"

    - Ждите здесь. - Обитатель сарая вышел в другом месте. Лучик фонарика, играя на деревьях с минуту, исчез. Ждать пришлось около часа. Вдруг, с другой стороны, фонарик. Моргнул.

    - Пошли, - скомандовала женщина. Они побрели по высоченной траве, уже влажной от росы, не обращая внимания, что одежда обильно промокла. Внезапно вышли в улицу. На дороге - большая картонная коробка.

    - Двадцать пять бутылок.

    - Да верим. А? - Осветила кругом - никого!

    Василиса возбуждённо:

    - Кто это? Тома, кто это был?

    - Никто. Забудь. Никого и не было. Гульнём?! - Теперь уже громко и возвышенно, хазяевами мира, переговариваясь, они возбуждённые поспешили туда, где двери тем, кто с водкой, открыты всегда и всегда есть чем закусить; к утру уже полсела молодого населения впало в пьяное состояние.

 

                                                              33.

    Василиса вцепилась в дрожащие руки отца, подволокла к кровати, с трудом, задыхаясь, перехватив за подмышки, водрузила на испачканный матрац, закрыла с головой покрывалом, влажным от мочи.

    - Провонял, папашка! - Сплюнуда на пол.

    Михаил обиженно пробумчал, как из-под земли:

    - Я тебя кормил!

    - Курва! - взорвалась визгом Василиса. - Как был ты Курвой. Так и остался. И меня такой сделали. Я тебе что, свинка? Накормил и слава Богу! Хрюкай сама по себе. Ребёнок должен в семье. А не у тётей-бабушек, коим начхать. Ни копейки тавоих на меня не тратили! А мамаша на мужиков... Нет, конечно, я ни в чём не нуждалась. И сих пор за счёт тебя живу. Но мне не это надо было. Отца и Мать! - Задохнулась горечью. Кое-как справившись с подступившими рыданиямим, замолчала надолго, нервно соображая. Ведь должна же оставить где-то опохмелку - припрятать водку. - Ладно, лежи пока. Малость очухаюсь. Лампы заправлены. У тебя где-то в хламе коробка тройного одеколона. А что, люди же пьют! Да ещё и нахвакливают... Да печь попробую зажечь. Вода вроде есть. Мужики натаскали из колодца, от больницы. Нагрею, тебя умою. Да приберусь. Дышать нечем. Не пойму, как ты разом сдал. Бодрый же был. Невеста-тунгуска каждый день заходит. Я ей стакан налью и выпроваживаю. Дескать, спишь! Не показывать же тебя обделанным. Не усыплять бы тебя. Так покоя нет! Часами орёшь, в глаза папльцами людям лезешь. Никому слова сказать не дашь! То начинаешь Таиску какую-то звать. То разговариваешь с ней. Часами не умолкаешь. Нет уж, лучше спи. Уеду - тогда ори тут заорись.

    Василиса вернулась в прихожую. Включив электричество, несмотря на состояние многодневного запоя, удивилась: на столе две бутылки водки, приличный отрезок сырокопчённой колбасы, пакет с рогаликами.

    - Н-да, папашка. Спать тбе немытым. Не знаешь, кто принёс закусь и водку?

    - Человек, Вася, человек. Приходит. Я никак не могу проснуться из дурмана. Не могу... У меня оружие приготовлено. Только доползти... Не усыпляй меня. Я с ним справлюсь.

    - Подожди. Мне надо выпить. Тогда начну соображакть. Как же он приходит? Не сходи с ума. - Набулькала полстакана. Выдохнув, натужно выпила, словно заталкивая. Побагровела. Отгрызла кусок колбасы. Мычаще: - Я же дверь на два крюка закрываю. А когда ухожу - на висячий замок.

    - Опять напьёшься. Вырубишься. И мужик тут же заявится... Налей стопочку.

    - Сейчас, сейчас... Провалится.

 

                                                                  34.

    На рассвете в густой полутьме серая полоса из прихожей. Сквозь веки набирающий силу свет. Справив нужду под себя, очнулся, уже падая - ринулся в пропасть Бездны и... грохнулся на пол застывшим сутунком. Боль меж лопатками - бесконечный мир какое-то время. Мозг просыпается через тугую тупость бессознания. Тело не подчинялось. Головой туда-сюда, по сантиметрам, стараясь облегчить онемение. И затаился вниманием, чувствуя нависающее над душой враждебное живое. Оное находилось где-то в бесконечности пространства и где-то рядом. Не сразу, осторожно, таясь достиг точки, с неё мог разглядеть краем глаза суровое лицо тунгуса, неподвижный взгляд... В кресле Веры Иннокентьевны, к ужасу Курвы, чилчагир. Курва закрыл глаза, притворившись уснувшим, двигаясь по миллиметрам, освобождая кровотоку сосуды.

    Ясность сознания приступом:

    - Ты существуешь?

    - Более чем. Дочь вот твоя, Василиса, частично. Валяется на кухне. Без чувств.

    - Пьёт. Очень сильно пьёт. И всё здешнее отребье около неё. Я её очень боюсь. Никак не объясню. До умопомрачнения. Засыпаю и не могу проснуться.

    - Оказывается, вы получаете двойную дозу снотворного. Лекарства, димедрол, я прибрал. Василиса обезоружена. И всё же опасность есть. Дочь автоназию доведёт до конца. Уже внушает, вы при смерти. Как пропьётся, выйдет из запоя, вам конец! Вот почему неизвестные выбрали именно это время вашей жизни. Обидное, оскорбитльное и унижающее прямо в душу. Отмахнуться не получается! Какие-то хлыщи, вечно пьяные, шарятся в ваших ценных вещах. Разглядывают вас голого, обляпанного, в луже. Тычат пальцами. Смеются. И дочь с ними смеётся. - Стрельцов застонал. - Признайтесь. И всё прекратится.

    - Она пьёт и пьёт... водку. Воды попить. Я всё время хочу пить. Пить. И упал. Так сильно орала; "Опять грохнулся. Лежи теперь, ума набирайся. Тебе всю жизнь не до меня. Попробуй вякни: я тебя кормил!" - И завыла. Зачем вы меня родили?! Мамашка проговорилась. Царство ей Небесное. Якобы я воспользовался её ужасом. Насильно втащил в уродскую жизнь... Не верь ей, парень. Болтушка! Я никакого насильно не тянул. Сама Вера Иннокентьевна ко мне пошла. Спросил, как причалили: на квартиру или ко мне? Сказала: с тобой!

 

                                                               35.

    - Признаться? Понимаю. Время истекает. После отпустишь? Исчезнешь навсегда? Ещё всяко-разно выкарабкаюсь. Смогу сразиться. Вышвырну её вон из дома. Моего дома! Тебе это надо? В тридцатых годах. Брат мой Васька и я. Мужика убили. На устье "Горячего ключа". Оказался геологом. Тогда БАМ зачинали. Война не дала. Убить приказал дядя. Говорят, он - настоящий мой отец. Ума-то не было. Вспороли ему живот. Кишки выпустили из интереса - сколь проживёт. Пошло худо. Дядя не сразу заметил. Там ещё и баба была. Пряталась. Найти её в темноте не смог. Сильной оказалась. Смогла голая через мошкару и комарьё. Тучи их... Сначала тунгусы мужиков многих вырезали. Дяде пузо вспороли. Кто остался - НКВД арестовали. Третьи, как мы, убежали. Вниз по реке.

    - Из-за чего, думай, тунгусская резня?

   - Из-за того мужика. Мы думали - он беглый. А за них, врагов народа, хорошо платили. За правое ухо - 25 рублей.

    - Серьёзно думаете, что из-за этого тунгусы собрались из разных концов тайги, чтобы за какого-то убиенного незнакомца?

    - Нет, не думаю.

    - За всё, что вы натворили после того преступления, расплачивается ваша дочь и ваш род. На ней ваша ветвь заканчивается. Ну, да вам всё равно. Мне известно, за какое должны расплачиватьсмя сами. По закону необходимо признание, чтобы никаких сомнений.

 

 

                                                                36.

    - Доверился судьбе - куда "кривая вывезет". Если бы не дурость с женитьбой. Другая бы жизнь. Таисия, хошь и тунгуска, великолепная женщина. Взамен завёл жену на зависть мужиков района. А Таиску без раздумий прочь. Собрала узелок манатчонок. Ни слова - ушла. Так ты ей родич?

    - Да, она чилчагирка. Правда, баунтовская. Но в прежние времена мы одно племя.

    - Ладно. Двадцать лет по тайге. Завхозом. А хозяйство огромное. Склады забиты доверху. Участков много. Штольни, шахты, россыпи. Рабочие посёлки. Поток людей: дай одно, отпиши другое, найди третье. Устоялась стихия, поэтому потерял бдительность. На шахте работал мастер. Пацан! Не знал его. Видел наверное. Ведь все ИТР через мои склады прошли. Дошло: мастер привёз из Якутии эвенушку. В жёны. Посерьёзному. Сказали, красавица! Глянул я. Обомлел. Чуть сознание не потерял. Моя Таиска! Да такая - слов нет. В силу вошла. Вечером скараулил. Схватил её в охапку. Она же раньше безотказная. И любила меня до безумия. Говорю: "Хватит дурью маяться. Покуролесили. Пора домой. Всех к чёрту! Завтра махнём в горы. Там будешь жить..." И потащил к себе. Она вырвалась и орать! Меня горняки так отчебучили! Месяц болел. Начальству сказал, что лавиной помяло. В ту зиму сходов было много... Всё из-за баб. А под Новый год, 31 декабря у них свадьба. Втнемяшил: не бывать! И её, и себя! Достал из заначки водку. Со мной, ещё с колхозной жизни, Эдик. Подручный. Напоил его. До бесчувствия. Его унты надел. Тозовку - мелкокалиберную винтовку. С ней Эдик белковал в свободное время по округе. Свадьба в разгаре. В конторе жарко. Форточки настежь. Залез на завалинок. Ни секунды. Прицелился. Пулю в лоб Таиске. Вот тебе свадьба! Предательница... Прибежал. Унты на место.Тозовку протёр. Сунул в руки Эдику. И так, и этак, чтобы захватал затвор, спусковой крючок, ствол. Спрятал оружие Эдику под матрац, где и была, у стенки. ГНа другой день заявились два мента. После обеда. На вертолёте прилетели. Дал им показания. Рано лёг. Эдик выходил. Несколько раз. Когда, что - всё проспал. Судья что-то почуяла. Никак у неё не складывалось из-за полного отсутствия мотива у Эдуарда. Не стала вдаваться. Улики обличали полностьью... Я же Таиску любил! И сейчас. Больше всего на свете. Эдика подставил. Так планировал на время, для прикрытия. Дела устроить. Многое продать. Раздать близким. Деньги Василисе. С квартирой порешать. В Чите, на Острове, от геологии получил однокомнатную в "хрущёвке"... Дела заняли дни, ночи, недели, месяцы. Что-то со мной происходило. Ни капли раскаяния. Но решение покончить с жизнью ещё держалось на: так надо! Жизнь без Таиски была не жизнь. А после... невозможна. Углубился в тайгу на дальние схроны. Сгусток мерзости мертвел. А что Эдик? Насильник, вор, хулиган. Там ему и место. Сижу у костра. А зачем всё это? Суета. Таиску не вернуть. Обо мне никто не заплачет. А умереть всегда успеется. Кому от моего самоубийства станет легче? Моя беда. И мне с ней жить. Беда, именно беда. Для кого-то преступление. А для меня - беда!

    - Эду-дэ эру бидерэн! Си - кихилак!

 

                                                            37.

    - Отпусти меня. Я признался.

    - Новость о Таисии, конечно, потрясающая. Сгубил такую жизнь! Но нет... Что вы наш преступник - точно узнали двенадцать лет назад. Получили подтверждение из первых рук. К Таисии никакого отношения.

    - Да какое же?! Чарская геологиня? Так я в том только советом. Колобов? К его участи все причастны. Я всего лишь обманул ороченов. Дескать, хочет их разоблачить. Они своё стадо содержали в тайге. Синицина? Я к ней и пальцем не прикоснулся. Или...

    - Не, не. Надо вам "сходить" глубже. В корень зла.

    - Да все мы такие. Человек - хищный зверь. И ты не лучше! Мучаешь старика!

    - До вас я казнил несколько детоубийц. Я не замаран убийством Вечности.

    Курва вдруг сдался;

    - Знал, настигнет. Шестьдесят семь лет! Прошло. Она что, тоже чилчагирка? Конечно, иначе тебя здесь не было.

    - Зачем же вы так с ней? Неделю насиловали, издевались. Изрезали. Ребёнок же.

    - Хотел узнать тайну. Что там? А там ничего. Мёртвое мясо. Согласен. Просьба: из моей винтовки...

    - Нет, нет. Пуля в лоб - великое милосердие. Для такого перступника - не наказание, а избавление благое...

 

                                                         ЭПИЛОГ

    Две женщины, энергично переговариваясь о жизненных проблемах, посмеивась и радуясь, убирали граблями скошенную траву на метеоплощадке. Внезапно разом лишились дара речи. К ним, по дорожке среди сосен, дёрганно надвигался на прямых ногах голый мертвец. Вдруг он тоненько запел:

                                             "Отче наш, Сущий на небесах!                                                                                                   да святится имя Твоё:                                                                                                               да приидёт Царствие Твоё;                                                                                                       да будет воля Твоя и на                                                                                                             земле, как на небе; хлеб наш насущный                                                                                   подавай нам каждый день; и прости нам                                                                                   грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему                                                       и не введи нас в искушение, но избавь от лукавого".

    Одна из женщин вырвалась из ужаса, истошно закричала строителям:

    - Сюда! Сюда!

    Мужики готовились подняться на сруб будущего жилого дома для молодых специалистов. К осени подъедут две молоденькие девицы, учительница и фельдшер.

    Узнали Стрельцова. А вблизи ужаснулись. Из страшных кровавых глазниц сочилась сукровица. Отвели в ФАП. Через полчаса фельдшер, пожилая женщина, быстро прошла вниз села - на почту переговорить с райцентром. Как назло - нелётная погода. Только через три дня санитарный вертолёт пробился. Экипаж, ради спасения человека, рисковал. С врачами прилетели полицейские и следователь. Василису долго допрашивали. Пытались выяснить хоть что-то о мужчине, якобы ночами бывавшего у отца. Она упорно: никого не видела. Незнакомых. Перечислила всех пьяниц, помогавших пропивать имущество. Сам Курва уверенно настаивал, здраво и подробно описывая парня, конечно, скрывая содержание разговоров.

    Сначала ослеплённого увезли в райцентр, потом в Читу, где он и скончался в областной клинической больнице. Василиса даже и не подумала исполнить завещание отца похоронить на сельском кладбище, поближе к могилке матери. Его закопали на читинском погосте. Через какое-то время появились результаты анализов: на ноже, коим выкололи глаза Курве, чёткие отпечатки пальцев Василисы. А на правом рукаве её кофты кровь и глазная жидкость. Более десяти свидетельств, что Василисы в предполагаемый день совершения преступления даже в селе не было. Она якобы уехала вместе со всеми, набрав водки, на зимовье, чтобы никто не мешал вакханалии. Потом кто-то из них вспомнил, что вроде бы ещё ездили за водкой и Василиса с ними. Её арестовали...

    Василий Стрельцов дом заколотил. Присматривал, ожидая Василису, уверенный, что она обязательно приедет. Она появилась в 2020 году. Её не узнавали. Старуха в хэбэшной чёрной робе. Пришла к Василию попросить лом, чтобы отодрать доски и проникнуть в избу родителей. Василий с трудом узнал племянницу.

    - Отбыла?

    - От звонка до звонка. Жить мне негде. Аферисты квартиру отжали. - Так, тихо переговариваясь, захватив лом, они медленно побрели по безжизненной улице; все жильцы улицы умирающего села исчезли в Вечности...

 

                                                               КОНЕЦ.

 

 

 

                                              Александр Гурьевич Латкин.

 

 

 

----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------