Глава десятая
КАМЕНЬ
1.
Затвор с предохранителя. Зверь прыжками тенью в лиственничнике "не под выстрел". Будто и не было. Щелкнула палка под копытом - далеко. Зашипели нервы мира. Изюбр, казалось, застыл и смотрит.
Разрядил карабин. Перемогал трясучку. Почему Иван не стрелял? Бык на отстое как на ладони.
- Ну, стало быть, не наш.
Синие хребты вполовину белесого неба, неотвратимо и расщиряюще желтеющего на востоке. Водораздел - в Тихий океан и в Ледовитый. К тёмно-зелёной долине Реки, чёрно взблескивающей среди мощных лесов, гряды сопок, с серыми плешинами каменных россыпей.
Вспыхнуло Солнце. Прохладный лес озарился.
Панический хаос. Ползу, ползу на запах таёжного воздуха. Заманило! Резкое сужение щели к гибели в пещерной ловушке? Не развернуться. От Острова похожий страх. Избы! Сотни домов. По "весёлым" берегам проток и канав зелёная буйность. Над травой скользила девочка, жалуясь: "У меня животик болит. Когда резали, я жива была. Каменная суть бога! Он - Зло! Ибо всё от бога и он сам! Здесь, здесь Хакин (печень) Места. Отвори Камень - вход в Нижний мир. Мне уйти на реку Мёртвых - Энгдекит, когда убийца пострадает до затворения Камня. Неожиданным для тебя будет тихий голос: "Кто он? Дай тому Знак! Уже время..."
2.
"Пойди и узнай!"
"Изведи, убий! - или будешь убит!" - Философия Цивилизации? Призрачная деревня канула во времени. В разнотравье, перепутанности цветов, кустарников чёрной и красной смородины, зарослях шиповника - пятна тёмной растительности - крапива да лебеда. Квадраты и прямоугольники. Промеж буйно розовеет густо иван-чай. С десяток неественных бугров, поросших берёзками, топольками и осинками. Явно по огородным землям - борами сосны. Одаль вековые лиственницы - островной древний лес, вобравший в жизнь разнолесье - не пробраться без тропы. Светом особым поляны - покосы? В "Конскую эпоху" косили везде. Но... на берегах озёр не трогали траву - изюбрям, козам и лошадям якутской породы, проникшей в "Тунгирвэ" при возвращении (Железный век) Саха на породные земли.
Слова постаревшей сестры Ивана обрели тайность и подозрение в подстроенности; откуда бы ей знать изменённые сейчас вот планы:
- Не езди туда. Он-то свойский.А ты - чужак. Как и та, сволочь ускользнувшая? - В упор: глаза в глаза! Понимаю ли, о ком речь? - Через её ложь на нас вышел? Жизнь и так испоганила. И правым, и виноватым. Кто её звал?! Не могла сдохнуть?! Слыхал, нет о ней? Остров дурной. Рыба в протоку не заходит. Врут "из-за горячего ключа". Нет его - иссяк. И птица не держится. В серёдке острова плоский Камень. Огромный! Шагов пятьдесят туда-сюда. По ихнему врата в Преисподнюю!? Если закончится благополучно, зайди ко мне. Есть разговор. С него из потёмков догадок на свет правды. - Высокая, в чёрном ладном платье, ещё статная, по яру, пока не скрылась в ивовых зарослях. А ведь правда - остров странен. "Мёртвая" тишина. Вдали энергия птичьего гама, щебетания, криков, писков птенцов второго выводка, яростно требующих пищу... Нечто затаилось, зоркое и мрачное. "Пойди и узнай!" Нет, не преодолеть преграду. Глубокая протока каналом километров десять. Огибает остров "Чукачи" ("Травянистый"). Истязаемый людьми издревле, всё быстрее размывается, погибая, сообенно, после наводнения 1949 года; часть у самой Реки разрушило... и разрушение началось!
Так вот зачем непреодолимо влекло сюда!
3.
Старик Иван мрачен. Насторожило. Догадался, он нарочно спугнул зверя. Скорее с расчётом добыть позже. Изюбр, спасшись с "отстоя", при загоне собакми, сюда спасаться помчится. Быстрая, заведомо удачная охота. Молча разбили стоянку. Сготовили поесть. За чаем, преодолев взаимное раздражение, необходимо разговорились. Наконец, решился на главное:
- Там приметы строений? На острове... Посёлок?
- Я тебе сказал! - осуждающе деланно. - А ты на пять вёрст в сторону. В ороченскую ловушку попасть? Где искать? За мой век два напраника непослушных сгинули. И следа не отыскали... Это твоё "осмотреться"? В той стороне засаду нельзя делать. Вдоль протоки тянет, как в трубу. Зверь учует издалека. - Изменился, вероятно провидев нечто. - Беду манишь? - Тон старику несвойственный. Помолчав, расшурудил костёр, нехотя подтвердил: - Да, какие-то жили. Давненько. - Скрыл! Семья старика жила какое-то время на острове, в поселении каторжников, отбывших сроки, не решившись в "Расею", испросили позволение на поселение. - Одни жили, уходили, приходили другие. Староверы сверху - от Трансиба. Скопцы приплывали. Те снизу. У них "хозяйства" отрезаны. А у баб - груди. Физически очень выносливые люди. Работали от зари до зари. Не понравилось соседство с зэками. А когда одна скопка забеременела, то вернулись в Олёкму. Были ещё поселенцы. И каждые с гибельными историями. Со временем нам приписывали. В недавние времена скот откармливали на мясо для фронта. Скотники в палатках жили. В другом месте. Километров в пяти отсюда. Тогда женщину и девчонку убили. Мы что ли? Столько баб перегибло, что "лезут куда не надо"! Там природный ледник. Глубоко и толсто лежит под песком. Тунгусы песок отгребают, яму выдалбливают. Мясо закрывают крышкой из жердушек. Сверху дёрн. Потом песок. Мясу-рыбе ничего не делается. Хоть лето пролежит. А нам туда хода нету. От "Горячего ключа" их ущелье. По нему приходят к реке откуда-то. Приходили! До ста юрт во время весенней рыбалки. Сейчас одна-две. Да, и то не каждый год. Повымерли... Забудь! Люди жалуются на тебя. Вопросы глупые задаёшь. Им-то откуда знать! Мы здесь, в ста километрах ниже, из русских, одни с начала века. Отец с мамкой в 1909 году прибыли. И мы ничего даже не слышали о "блуждающей девке". И та сучка нас оболгала. Даже не нас, мы-то совсем-совсем не при чём, а островных. Меня спрашивай. Неправда кому-то не нравится. Да из ненависти оболгать могут. Пойди - докажи.
- Да, да, конечно. Пожалуй, так лучше. - Старался равнодушнее, чуя опасность. - Мало ли брошенных селений.
- Никому не верь! Вся правда в моей голове.
Если Иван ничинал финтить, то надо понимать, думает и знает одно, а убеждает в третьем. Советы, особенно напористые, убедительные, "Христом Богом клянусь!", воспринимались знающими "наоборот". Хвалит "место", где и рыбы полно и мясо легко добыть, значит, там делать нечего!
4.
Резкий запах преющей почвы, водорослей, глины, сероводорода предательский... Сдёрнула с кустика полотенце. Поглубже в воду! Сдержано дышала. Вжимаясь в грязь изо всех сил, густо облепив жижей волосы, девушка "превратилась" в древнее существо, слабенькое, нежное, спасающееся в окаменелости, с человеческой надеждой великой на сострадание. Отпрянь в ужасе - по голове хряснет удар. С мягким хрустом черепа исчезнет Жизнь. Нельзя даже вздрогнуть - во тьме, отражая звёзды, выдаст рябь. Огромный хромой мужик из темноты. Ударил дубиной геолога Ярцева. Перевернул рывком на живот, бесконечно долго связывал. Ещё миг прежде, она с восторгом нежилась в тёплой лечебной воде, с трудом сдержавшись позвать Илью Васильевича. Чудовище, перебрав манатки: здесь была женщина! Только что! Схватив дубинку, вскочил. Замер спиной к костру, вслушиваясь в шевеления протсранства. Ускользнул вдруг в темь. Бесконечно, осторожно зашуршал в прибрежных кустах, хищно чувствуя затаившееся живое. Жёлто-красная боль: "Паника - смерть! Дрогнувшие губы - смерть! Першение в горле - смерть! Движение мышц - смерть! Смерть приближалась отовсюду. Но Хромой наткнулся на спящих рябчиков. Птицы неожиданным шумом защиты, хлопая крыльями, перелетели вглубь леса. Звуки от стаи долго-долго не успокаивались. Мужик из тьмы подхромал к воде. Пыхтя, свернул самокрутку, чиркнул спичкой, прикурил.
- Где-тось спички взял, уёбок! - Присел на корточки на самом краю бережка, чуть ли не касаясь сапогом волос девушки. Курил, стряхивая искры на её голову. - Ничего, на рассвете я тя помаю. Робята подъедут с собакми. За два уха племяшам по коню куплю. Бляха, нога разболелась. Надо стланик запарить...
Чёткий голос Ярцева:
- Алефтина, что это? Что происходит?
Мужик подхромал и деловито ударил геолога в лоб.
5.
"Раздвоилась", иначе одиночество смертельно.
Выбираться, выбираться из кошмара немедля! Скоро-скоро летняя ночь отступит. Хромой по-хозяйски с добычей, накрепко приматывал верёвкой к огромному дереву-лиственнице. Закончив, ушёл. Стуки о борта лодки. Тихо-тихо Алефтина продвинулась в воде до края "тёплой ямы", выползла на камни, до боли косясь на дёргающееся пятно углей приугасшего костра... Ярцев очнулся, застонал, и вдруг умоляюще:
- Алефтина, помоги! Не бросай... меня...
Она подалась назад вскочить. Почувствовала, чем услышла, звук глухого мягкого удара по голове геолога.
Смешок хрипло на весь мир до звёзд. Через "мгновение" оглянулась, а разгоревшийся костёр далеко белой мерцающей точкой. Тщательно ощупывая босыми ногами, чувственно страдала от сучков, шишек, корин, иголок, шипов, твёрдых тычков, больно ранивших ступни и пальцы. Каждая секунда, пережитая беззвучно и мужественно, отдаляла от гибели и приближала к травле-погоне. Девуушку подстегивали слова Хромого о собаках и хриплый смех жестокости мира.
Поверила в спасение - не лучше паники!
Дёрганно, сумбурно поразмыслив, девятнадцатилетняя лаборантка сообразила: по тропе догонят... И решительно вошла в каменистое ущелье. Сквозящая резкая прохлада. Алефтина завязала полотенце так, чтобы не "надуло" грудь и горло. Путь знала - работали три дня. Речка впадала в протоку острова "Травянистый". Ярцев предложил, перед уходом, налегке спуститься к устью речушки - к "Горячему источнику", устроить "баню", переночевать, а с утра "одним днём" на базу.
"Одним днём!"
6.
Капли в мерцающие лужицы. Звон рассыпался на множество вибраций по лабиринту. Звучание, меняясь, глухо возвращалось свитое со звоном новых капель. Отзывалось в пустотах древней скалы. Переплетения возникающие и затихающие. Иногда, как будто некая разумная сила, играя, со стен и сверху в ритм бросала камешки. Стукающие и бумчащие звуки в жуткой чёрной тишине в глубину. Древняя музыка Страха. За ней слова проводника - тунгуса Сокоулова: "Бойся сирикта (пещеры) "Поющей"! Узкая щель - вход. Наткнулся по беде, а так не заметишь. Как-то три волка прижали. Полез вверх. Смотрю: вход! Копьё воткнуто. А нём тряпочки всякие. Обветшали. Звери увидели оружие. Так убежали след в след вниз. На берегу куст тальника. На него тряпочки перевязал. Что-нибудь там оставьте - приношение. Старики пугали "поющими Духами". И всё-таки рискнул. Первая дыра расширяется. Как комната. Дальше два коридора. Левый обрывается провалом. Глубокий шибко. Правый уходит далеко. Долго находиться нельзя. Можно с ума сойти..." Алефтина напомнила Ярцеву о "приношении", когда проходили мимо куста, приметного выцветшими тряпочками. Он отмахнулся: "Выбрось из головы! Предрассудки!"
Звуки погони. Переборола паническое "бежать". Вернулась к кусту с тряпочками. Заползла в небольшой ("едва протиснешься") вход-щель. В прохладной зале пещеры затаилась, скрючившись, сжимая острый камень. Внезапно, нечто живое, в страхе налетело. Ударила инстинктивно, не издав ни звука. Крыса! Алефтина хотела, захватив двумя камнями, сбросить тушку вниз, в воду речушки. Но древняя мелодия, она не смолкала ни на минуту, как будто уже управляла ею. Оставив крысу у входа, отползла вглубь пещеры, за кусок скалы, прячась от пронизывающего потока воздуха - его затягивало в пещеру.
7.
Вода нервно и энергично захлюпала. Алефтина вжалась в каменный пол. Огромная собака-волкодав заскочила на приступок у входа и басовито, оглушая, залаяла. Азартный голос сверху:
- Дядя! Дядя! Сюды! Тута она, поди, прячется. Батум нашёл!
Резкий запах мокрой шерсти. Собака всунулась в щель, схватила крысу, отпятившись, убежала.
- Нету, не видать. - Голос подростка близко. - Батум... Крысу ли, чо ли, помал. Вот и тявкал.
- Отпрянь! Свалишься ишо. Она к ключу не полезет. По тропе бежит. Эвон платочек валялся. Потеряла. К обеду догоним. Край надо помать. По ущелью собаки давно бы задавили. - Крикнул: - Мишка, сюда айда. Покурим. Да надо догонять. Кто первым помат, тот первым повеселится. Мужика-то кончили? Не дрогнула рука? Учитесь...
- Почти што. Кишки выпустили. Интересно, сколь протянет. Вернёмся - живой будет али нет. Ухо отрезали. Машка увезла в деревню, на ледник положит. И тяте расскажет, чтобы помощь прислал... Да что-то мужик на зэка не смахиват? Упитанный...
- Что за дурость у вас! У девки живот распороли. Зачем? Я вас этому учил? Побаловался - отпусти...
- Мишка хотел посмотреть, как там у неё внутри. Внизу... Ничего нет. Мясо до кишочка.
- Придурок! Тунгусы узнают, кто их девку сгубил - быстро перебьют. Да и всем не поздоровится. Ладно. Эвон Мишка идёт. Никому ни слова, что не похож на зэка. Бабу надо помать. Манатки, бумаги сожгём. Пущай ищут. На "край" будем говорить, тунгусы на них напали...
8.
Яростное замысловатоее давление фраз, звуков, далёких-далёких воплей. Из сознания? Или каменного мира. Не должна! Держаться, держаться. Безумие - ещё не сумасшествие, нет. Минералы не могут мыслить. Они мало что могут помнить, раскрыть лишь свою историю... Не та память, не геологическая, где камни болтливы и услужливы. А те тридцать минералов из тысячи, молчаливы и упрямы в хранении таинства живой Планеты, истинности человека в космической бесконечности, в Боге, где и вы, и камни - едины живой массой. Бог - не добро и не зло, се - закаменелый Закон. Выжить! И пока ещё нет: жить в понимании: не смогла спасти человека.
Память - самая безжалостная способность живого.
Боже, ценность уха превыше жизни!
Капли издавали шлёпанья разноцветных тонов древнего порядка.Будто уснула. Очнулась от жажды. Из пещерной лужи, подобралась на четвереньках, вода отвратительно пахла. Пора, пора. Словно нечто со стороны сурово: не надейся пересидеть, выждать. Уходя от тебя, они направляются к тебе. На спину. Осторожно выгляни убедиться: ничего подозрительного? "Хочешь жить - терпи!" - шипела Пещера в песнопениях. Темнело. С трудом на приступок. Вслушивалась в гудящий мир. Спустилась к воде. Перебралась на противоположную сторону. По ней, Алефтина и Ярцев, шли. После заката солнца "тянет" воздух с берегов и вниз по течению. Волки, если и учуют, ночью запутаются в кривунах. А шум воды, он с наступлением темноты сильнее, скроет посторонние звуки. Она не помнила, в связи с чем проводник им, путанно, со многими отступлениями, рассказывал. Кажется, как правильно ставить палатку, с учётом движения воздуха. А уж волки как-то "сами" приплелись... Напившись вдоволь водицы, отмылась от грязи и запаха пещеры.
Пробиралсь вверх по ущелью без долгих остановок. Всё равно опасность не услышать. Как бы оправдывало смирение со страхом.
- Ещё раз настигнут, - прошептала. - Сдамся на милость победителям.
" Ты что, с ума сошла, дурра?! Какая милость?! Твоё правое ухо, для них, в тысячу раз ценнее тебя...
- Да. А если дать им отрезать ухо... Да, да, конечно! Они свидетеля не оставят в живых.
9.
...Вошла в "тихое" место. Вода тонко скользила по плитняку. Со скальных стен гулко шлёпались крупные капли. Постепенно рождался звон - продолжение первобытной пещерной музыки. Звоны затихали, затихали... Следующая волна звуков. Воспринимая чуждое, понимала враждебность. Человеку не место. Он должен быть в Вотчине - в защите предков. И от уныния. Тайга для многих губительна. Она, как и удовольствие, и праздность пожирает бесполезно время чуждых, мгновенно, безжалостно и незаметно, принимая беспощадных и жестоких, выживающих кровью живых существ.
Бежать!
По ущелью, наставлял тунгус, путь к острову "Чукачи". Название дали кочующие откуда-то и куда-то. Тунгиро-Олёкминским ("Тунгирвэ") остров значителен иначе: "Дептыгирбур" ("Остров людоедов"). Дептыгир - племя людоедов. В древние времена властвовали на всём протяжении Тунгира - от вершины реки Итака и до устья Нюкче (Нюкжи). На острове, осенью и весной, собирались рода племени. Убивали откормленных пленных. Выпивали кровь. И съедали, празднуя на "Камне". А сами дептыгир величали Остров - "Делум" ("Тайна"). Дёло (Камень) где-то посреди острова. Он спрятался в земле. Его не найти посторонним. "Дверь" открыв, шаман проникал в "Нижний мир" - "Буга хэргидэдувун". При проводах покойника (через год после смерти), шаман доводил до реки Энгдекит (река "Мёртвых") и возвращался. Вниз по реке мог ходить только сильнейший шаман... А вам на Остров не ходи. На Острове сейчас живут вятские переселенцы. Местные тунгусы всех поселенцев из каторжников называли "вятскими", по прозванию бандита "Вятский Васька", прибежавшего на Олёкму с Амура, спасаясь от дагуров. Рядом с вятскими живут другие из отчаянных. Сбились в артель. Им раньше, после каторги, разрешали селиться в тайге. Доходи токо до горячего ключа "Хэкубира". А лучше не ходи, домой иди..."
10.
Не "обезножить" об острые камни, осторожно добралась до сужения ущелья. Шум воды усилился. За резким поворотом поток гремел в скалистых теснинах. В воздухе дрожала водяная пыльца, радужно вспыхивая. Тысячеголосые хоры. Дикие песнопения в скальных лабиринтах устремляясь в небеса, сливались с космическими звучаниями. Опять явилась "вторая Алфетина". Одетая, в сапогах на толстых подошвах, предохраняющих ноги. Сердито: "Сейчас, когда обнаружилось, убили не зэка, все островные мужчины побегут искать быстро, как никогда! Ты - самая страшная угроза их миру. Злые псы уже достигли пещеры поющих духов. Их ещё задержит твой запах в пещере. Чтобы найти людям спуск от тропы потребуется время. А как поймут, тебя там нет, то... молись всем Богам!
Верхами не догнать внезапно.Тропа здесь в трёх-четырёх километрах от ущелья.
По скальным стенам сочилась вода. В местах, где время от времени падали камни, остерегалась, покрывая голову плоским отщепом (расщепило молнией) от упавшей со скалы лиственницы... К полудню быть убиту камнем отпала. Скалы позади. И ключ мирно шелестел по каменистому дну в земляных берегах, заросшими ивовыми кустами. За ними, по крутым склонам, угрюмо вздымалась разнолесная тайга. На Алефтину накинулась очередная враждебная сила. Досели спасала ущельная прохлада, непригодная для жизни кровососущих тварей. Голое измождённое тело атаковали оводы, мелкий гнус, кусачие мухи и туча комаров, заполнивших мир ноющим гудом. Алефтина наломала ветвей, отмахивалась от кровопийцев, как делают эвенки. Зудящая кожа начала пухнуть. Догадалась измазаться синеватой глиной. Не очень-то спасало, но всё же. Справа в ключ ручеёк. Берега утоптаны. Следы старых кострищ, много жердей для юрт. По странному наитию, даже вопреки "второй Алефтине", требующей предельной осторожности, пошла по берегу ручейка, не подозревая, что сократила вдвое расстояние до базового лагеря, выиграв несколько драгоценных минут. Последние триста метров крутизны преодолевала на четвереньках, раня колени. Выползла на плоскую вершину, ослеплённая солнечным светом, лежала неподвижно, безрадостно благодаря Неведомое за умолкание музыки. Комаров здесь немного, но, с потеплением дня, мошка "озверела". На миг всё отринулось! Далеко яростно лаяли собаки. Взяли след?! Грянула мощь тясячеголосого хора неслыханного космического песнопения.Девушка безжизненно провалилась во власть знойного дня, с пением птиц, с небом синим-синим, с кошмаром стремительного приближения гибели.
11.
Хватило опыта не спускаться по чаще. Теряя время, дошла по плоской вершине до первой звериной тропы вниз, в долину. Из последних сил, постанывая от сильной боли в израненных ногах. Раны воспалились, ушибленные пальцы "картошками". По всему телу лепёхи вспухлостей от ядовитых укусов...
Сокоулов не услышал, а почувствовал какое-то движение по тропе подле склона сопки. Прошёл через чащу - сосновый молодняк. И замер на краю мари. По тропе, размахивая как будто веником , спотыкаясь, тащился небольшой человек. Тунгус свистнул, выбежал на открытое место, крича: "Сюда! Сюда! Сюда!"
Тёмное, перемазанное грязью существо, с набедренной повязкой, попыталось бежать. Но упала, вскочила, и тут же обречённо опустилась на колени, обхватив окровавленными руками голову.
12.
Горбунов:
- Жизнь тот случай перепахал. Всё загибло. Вышвырнули. Слава Богу, не посадили и не расстреляли. Доказали следователи, что мы к поболищу никаким боком. И что Ярцев уклонился от маршрута сам. До пенсии гелогом на дражном участке. Такое унижение! Начальник огромного предприятия. Несколько отрядов. Пять гидросамолётов. Интереснейшая работа. Главное: ты - царь и бог! Всему конец! Прошла, промелькнула жизнь. В одну секунду! Алефтина... Очень живая, радостная. Никогда не унывала. Хорошо в замкнутом коллективе. Не красавица. Но привлекательная. Молодость! Она не должна была работать в маршрутах. На базе лаборантам работы хватало! Тоже мне в вину поставили. Жена видела мой интерес к ней. Нет, нет! Мне просто было приятно общаться. Вот жена на меня надавила. Тысячу раз себе говорил: никого не слушай, а жену тем более! Дескать, запала девица на Ярцева. Дело молодое, жизненное. Надо посодействовать. Или тебе не всё равно? - Горбунову остро неприятно. - Ладно! Как только поняла, что вырвалась. Нет, не сразу. Мы её переспрашивали. Она сбивалась. Рассказ-то страшный. Спустилась к воде искупаться. Это-то её и спасло. Сначала, всё о сапогах что-то бормотала. Попробуй-ка босиком по тайге. Сто метров - ноги кончишь. А она почти двадцать километров прошла. У нас проводником был... запамятовал фамилию эвенка.
- Сокоулов. Он в войну погиб, в Сталинграде.
- Да, да. Он! Нарвал брусничного листа. Густо заварили в кипятке. Уговорили Алефтину пить. Мощное мочегонное. Прочистить от гнусного яда организм. А тут тревога! Рёв, визг. Тунгус заскочил в палатку, схватил ружьё. Не поверишь, вот таких два огромных пса, как телки, напали на рабочего. Собаки на людей натасканы. Одного проводник сразу убил картечью. А вторую, суку, ранил. Она поковыляла по-за кустами, чтобы не дострелили. Но проводник залез на высокий пень и стеганул удачно пулей. Слышим, на сопке, начали пронзительно свистеть. Человека три или четыре. Глядим, ещё две огромных собаки. В том месте, где Алефтину подняли. Ни рыка, ни лая. Смотрят на нас, пятятся. И вдруг сорвались скачками - зов услышали. Тунгус объяснил, что те, что лают - загонщики, а молчуны - давилы, давы, зверей режут. Мы сразу организовали оборону. Радиосвязь держали постоянно. К вечеру прилетели два гидросамолёта. У нас на озере посадка. Прибыл брат Ярцева - инженер экспедиции. Он конкретно занимался БАМом. Алефтину этим бортом увезли на Большую землю, в больницу. Больше я её не видел. А потом и жена меня оставила. Неинтересен в опале стал. Так, тунгус, оказывается, погиб. А я и не знал. Царство ему Небесное!
- А тогда Алефтина про девочку, убитую, рассказывала? Успела?
- Да, да. Что-то такое говорила. Она где-то пряталась и слышала разговор... Так ты её нашёл?
- А Сокоулов уезжал в те дни куда-нибудь?
- Не-ет. Самое время, когда он был нужен. Тогда мы на Олёкму перебрасывались. Туда, где сейчас село на "Скале". Он всё время был рядом. Я даже на охоту его не отпустил. А потом он милицию сопровождал. Краем уха слышал, кто-то вырезал жителей-артельщиков. И деревушку на острове спалил. Кто остался жив - разбежались. Много было арестов...
- А к нему никто не наведывался?
- Нет. Ко мне эвенки приезжали. Был должок с прошлого сезона. Я из Иркутска десять метров брезента привёз. Палаточного.
- Сокоулов с ними говорил?
- Конечно. Он же переводил наш разговор. Оба старика едва говорили на русском... Ты думаешь? Ну, да! Они даже выпить отказались. Очень тому удивился. Быстро собрались и уехали...
13.
Безвольно подчинился властности. Никчемность, бессмысленность. Сказалась бессонная ночь? Страх? Требование к полной секретности. Вроде как на рыбалку пошёл утром. Однако, кое-кому всё-так дал понять ситуацию. Мария не остановится, если почует опасность. Всё сметёт! Кому нужно, из её окружения, о встрече знают. Тяжёлое ощущение: как будто лютый зверь наблюдает из чащобы, готовый напасть и разорвать на куски.
На кой чёрт мне надо?!
"Нет правды на Земле, нет её и свыше". Многие живы и живут в тяжести реальной истории. Опасна, иногда смертельна. Обнадёживало - Мария разыгрывает устрашение. Или ещё что?
Утренние звуки села угасли. Удочку в куст черёмухи. Прохладное солнце осветило противоположный берег. Тонкоствольный березняк засиял белым. Чёрная вода на быстрине забликовала. Враждебная человеку тайга, несмотря ни на что, буйствовала новым днём. С десяток птичьих мелодий приветствовали солнце, добавившись к резким вскрикам стрижей в синей вышине.
До мрачного прибрежного разнолесья живительные лучи не достигли. Зарастающий осинами и берёзами просвет старой дороги. На бревне неподвижная Мария. Она резко встала и жестом: следуй. Вышли на узкую, хорошо утоптанную тропу. Местами уложены бревенчатые мостки. Комары мешали сосредоточиться. Далее тропа повела по бугру через сосновый лес. Неожиданно обнаружилась старинная изба. Лес чуть ли не вплоть со стенами. Почерневшая драночная крыша местами покрыта слоем хвои. Слева от избы, внизу, за кустами ольхи и тальника, поблёскивало узкое длинное озеро. Пахло сыростью и травами. Мария отомкнула здоровенный висячий замок. В тёмных бревенчатых сенях, по стенам, рыболовные принадлежности: сети, невод, бечёвка для подлёдной установки сетей, корчаги, удочки, в углу "морда", свежесплетённая из прутьев. За толстенной дверью избы идеальная чистота. Полы выскоблены, стены хорошо побелены, как и потолок. Посреди добротный стол, две табуретки. Одна у стола, другая многозначительно поодаль. У окна, выходящего к реке, верстак "мастера". Слесарные небольшие тиски. Какие-то инструменты, разложенные на полке и развешанные по стене. Давно не пользовались. В правом углу икона, высоко. Она почернела от времени - лика не разглядеть. А ниже старая фотография в рамке, под стеклом. На стуле чинно сидит бородатый мужик. Он в сюртуке и в рубахе-косовротке. Чуть за ним, у правого плеча, высокая женщина, напоминающая Марию. Второе окно на озеро. Кирпичная печь слева. Сияла свежей побелкой. Небольшая, с духовкой. Медный пузатый чайник. Красновато сияет на плите вверх дном. На кирпичных приступках кое-какая посуда. Кружки, чашки, несколько поллитровых банок, здоровенная скворода, две кастрюли. За печью узкая железная кровать. Аккуратно заправлена солдатским одеялом. Подушка в чистой серой наволочке.
Обиталище, казалось, сурово наблюдало.
14.
Мария указала на табуретку. Спиной к глухой северной стене. Свет восходящего солнца в глаза. Мария, усевшись за стол, умышленно выдвинула ящик. Успел увидеть, невольно приподнявшись, рукоять и часть магазина маузера. Вот кто решает, жёстко и бесповоротно. Она, она защита и опора настоящего и прошлого семьи. Допрос! И серьёзный, и хитрый. Дознав, что "всего лишь" дело в какой-то простигонке Алефтине, чтоб ей пусто было." Не могла себе блядьи ноги переломать в камнях. Столько людей пострадало!" Мария убедилась, детям, внукам и правнукам не угрожает.
Потомки воспринимают историю семьи в благостном романтичном свете, с напрочь вычеркнутыми годами, эжпизодами, случаями. И люди, за пределами их мира, будут продолжать считать её и мужа Макара Макаровича славнымми "основателями колхоза", ветеранами войн и труда, достойными орденоносцами. Окончательно поверив, что "тьма пятен канувшего" не вторгнется в их жизнь, разговорилась.
- Мне тогда... Уже приглядывались замуж увести. Мальчишки-братовья под стол пешком ходили. Пакостники отменные. Верно, мы жили на Острове. Брата Ваньку не слушай. Врёт. Всегда! Надо - не надо, на всякий случай: не были, не видели, не знаем, не слышали. Наговор - да! И всё неправду! Вся правда здесь, в моей голове. - Мария достала из кармана пачку "Беломора", спички. Закурить воздержалась. - Здесь не курят. Родители даже запах не терпели. Ты и сам знаешь про "наоборот". Людские беды, несчастья, невезение - братья радуются! Противно смотреть на их рожи. К чёрту! Там им место. На острове люди жили всегда. Задолго до нас. От потопа до потопа. - Она замолчала. Глухо. Сквозь стёкла, дверь и стены - ни звука. Убрала папиросы и спички. - Указательным пальцем правой руки на столешнице как бы написала чёткую букву "М". Убедившись, что внимание обращено, продолжила: - Местные тунгусы много что сказывали. Из них никого не осталось - вымерли от кори да туберкулёза. А эти, что сейчас живут - из Амурской области привезли... многодетных да неимущих. Давно казаки из Якутии на Амур шли. Здесь пристроились. На острове острог зачали. Радовались хорошему месту. Да не достроили. Вода нахлынула. Всё порушила. После казаков, почти через двести лет, селение образовалось из бывших каторжан. - Пальцем "И". - Потомки их и сейчас в районе есть. И по мужской ветви, и по женской. Избы с того поселения до нас две сохранились. На высоком месте, где не топит. Просторные, с комнатами, на старинный манер - с русской печью из сырца в треть. - Чертанула "Ш" и "КА". И внушительно постучала пальцем, дескать, понял? Чуть кивнул. - А остров и ныне кое-кто называет острогом. Сами не знают почему. Из поколения в поколение передалось. Теперь остров для житья непригоден. С нижнего края был заливной луг. Долгий. Травянистый. Богатейший. Живи - не хочу! Так нет! Начали каналы рыть, чтобы к самому дому сухостой по воде тягать. Без зла человеки не могут. Начало размывать. Крепили кольями да матами из прутьев. Бесполезно! "Комдив" тоже интерес к тому имел. Удивлялся, что здесь так хорошо видно от человека разрушение. В первые годы. Истории наши записывал. Язык тунгусский выучил, за якутский взялся. Потом резко опустился. Окромя водки да баб ничего ему не надо! - В голосе Марии зазвучало тоскливое и жалобное от ускользающего времени.
15.
- Братья-мерзавчики уже подростками подле дядьки воспитывались. Всему их учил. Он - лодочник отменный. И карбаза мог мастерить. На лето весной уезжал в Тупик - карбаза Тресту строить. Говорун был - заслушаешься... Ладно, о деле. Помню какой-то странный ужас. Такого даже в бою не переживала. Стучат изо всех сил. Ночь, тьма кромешная. И страх. Ночами ходить не пристало - вилами могут встретить. Отец нас успокоил: "Тихо, мать вас, из своих. Иначе бы собаки в сарае лаяли". Запалили лампы. Отец отворил дверь. Все мужики-поселяне собрались у нас. Много что говорили. Главно, от общества потребование вышло: Хромого привязать к тому дереву, где он лагерного беглеца поймал. Из разговора поняла, что дядька принял за зэка кого-то другого. В начале лета ещё, сплавщики карбазов сообщили предупреждение. С этапа десять зэков сбежало. Так что на них охота... Хромой не наш отец, не спутай, а дядя. Брат отца. Отец его даже близко ко двору не пускал. Боялся, мать нашу уведёт. Видно, у них своя морочь. Да быльём поросло. Слышала от товарок, будто Мишку, - ткнула пальцем в стол,- мамаша наша от него родила. Такой же кучерявый. Отец любил-не любил Хромого, а серьёзные дела поручал. И убивста тоже. Ты под это копаешь. Хочешь нас с грязью смешать? Ты никак не в понятии. Бывает сплошь и рядом, когда без убивства никак не обойдёшься. И войны от того. На этом "камне" человеки держатся. Иначе не выжить. Ты думаешь, я не грезила, о справедливости не мечтала!? А как попала в партизанский отряд, да похоронила жениха частями. Японцы его на куски изрубили. Тогда сама в "диверсионку" напросилась. В ту ночь пришла опасность от тунгусов. За девочку. Но связано как-то с той простигонкой. Девчонку как два года изнасиловали и убили. - Она опять сердито трижды пальцем в стол. - Говорят, что до сих неупокоенная к людям вяжется. Мало кто своей смертью у нас. В основном, режутся, стреляются, тонут. Детоубийство у тунгусов не прощается - всю жизнь будут искать и найдут! Тунгусы постановили: "Всем погрузиться в карбаза и уплыть вниз навсегда! Мужики завоображали! Дескать, тугутов (так презрительно инородцы называли эвенков) пугни как следует, убегут скачками по чащобам. Наш отец,- она посмотрела в угол, на фотографию, - Георгий Яковлевич, приструнил: "Не смогли бабу поймать, так теперь быть бы живу! Это уже не беда, а гибель. К рассвету все порешить. Раз и навсегда! И вот как! Хромого увезите на сторону, к устью "Горячего". Привяжите. Как приманку. Засаду в трёх местах на подходе. Тунгусов всех в расход. Потом всё на них свалим. И что на нас напали..." Как только мужики ушли исполнять, отец приказал шибко скоро собираться, стаскать манатки в наш карбаз и самим в нём сидеть тихо...
16.
Под утро, из засады, вернулся один - метис Наухов. Выжил-то, по его словам, случайно. Нужда приспичила. Отстал от засадников. Все мертвы. Побежал на остров во всю прыть. Думал, погоня будет. Никого! Жив пока только Хромой. Ему кишки выпустили и глаза выкололи. Ползает там! Мать наша залилась слезами, без звука, не хныкнет. А отец усмехнулся: "Царство ему чертячье! А нам в путь!". Там, на острове, видно, столько зла и гибелей скопилось! Камень всё помнит и своего часа выжидает. А те подростки, правду тебе говорю, не братовья мои, нет! - Трижды пальцем в стол. - Те погибли давным-давно, в войну. Даже до фронта не доехали - эшелон разбомбили. Так что тот несчастный случай пора забыть. Некого тебе искать... Наша история, конечно, касается истории острова, но она другая. Мы сразу, после разговора с Науховым, он с нами просился, но отец резко отказал, подозревая в связях с тунгусскими родственниками, уплыли с острова навсегда. Отец наш, Георгий Яковлевич, говорил мало, с растяжкой надолго. - На чердаке, сквозь потолок, как будто кто-то кашлянул. - Отвечал не сразу. Спросишь, а он как будто вовсе и не слышал. Тогда мать озаботила: "Как жить дальше будем?" - Не ответил. А вот проплыли девяносто вёрст, вплыли в Олёкму. Место увидели прекрасное. Давно-давно, на "Скале", жили лучер (дучер) - русские, пришедшие из Китая. Могилы их видели - огромные чёрные кресты из листвяка. Сказал: "На нюкженском прииске поработаем. Пока. В округе здесь тишина станет, в очередной раз. Через два-три года чистка большая закончится - вернёмся! Вот отсюда, - показал, где мы с тобой сёдни встретились. - Жизнь зачнём. И править будем, я шаману Баженову верю, почти сто лет! В 1932 году, в июне, мы начали строить эту избу...
Александр Гурьевич Латкин.
----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
